Субботние чтения: Смысловые галлюцинации. Пушки, пальмовое масло и любовь к чужбине

На этот раз мы решили предложить читателям не один, как обычно, а два текста. Они различны по объёму и материалу, но являются, в общем-то, высказыванием на одну тему — о приметах современной России.

О любви к чужбине

Первый, короткий текст принадлежит экс-губернатору Вологодской области Вячеславу Позгалёву и опубликован в его аккаунте в Facebook после прогулки Вячеслава Евгеньевича по праздничному первомайскому Череповцу. Вот он:

«Прошел в праздничный день по улицам родного города... Со всех сторон гремит англоязычная музыка, и, если бы не таблички названий улиц на русском языке, можно было бы подумать, что нахожусь где-нибудь на чужбине.

Сложно представить, что где-нибудь в английском городке в день государственного праздника местные жители отдыхали бы под иностранные мелодии. Не думаю, что это провокация, скорее просто дурь со стороны представителей череповецкой культуры, которые не особо озаботились музыкальным сопровождением общегородских мероприятий. И все же печально, что по собственной глупости мы теряем свою национальную аутентичность».

Нам понятна печаль человека, который долгие годы по долгу службы обязан был обращать особое внимание на приметы окружающей жизни доверенной ему в управление территории. Но представляется, что дело всё-таки не в потере аутентичности. Иностранные мелодии в Череповце в большей степени похожи на сублимацию того ощущения свободного общения с заграницей, которое стало возможным в стране 30 лет назад, и ощущения свободы вообще в стране, которое, как выразился автор другого текста четвёртый год с угрожающей скоростью превращается в «унылую казарменную фортификацию».

Многие из знакомых, которых мы специально обзвонили в эти дни, проводят длинные майские каникулы за границей — в Риме, Копенгагене, ещё где-то. Они могут себе это позволить. Они берут билеты на самолёт, своих жён и детей в охапку и улетают. Чтобы посмотреть на голубей площади Сан-Марко, или на то, как наш малыш Капризов забрасывает французам первую шайбу чемпионата мира по хоккею... А, главным образом, чтобы вздохнуть вольным воздухом той самой «чужбины», которая многим всё-таки дорога — здесь они могут чувствовать себя свободными, богатыми, значимыми. В какой-то степени — это тот оселок, которым проверяются их личные достижения. Некоторые роняют скупую слезу по поводу того, что не могут жить постоянно в этом уютном порядке, особенно поразительном после российских нестроений. Но всегда (или почти всегда) возвращаются обратно — туда, где они зарабатывают свои деньги. В том числе и на возможность таких вот путешествий, похожих на периодическое появление китов на поверхности моря, всплывающих, чтобы вдохнуть воздуха.

Это заграница для немногих — всё ещё доступная, но постепенно удаляющаяся с 2014 года.

А заграничные песни на улицах Череповца или любого другого российского города, вывески с иностранными названиями магазинов и кафе с их по-парижски открывающимися к лету верандами — это «заграница для бедных», для тех, кто никуда дальше дачной деревни, много — Москвы, уехать не может, но очень хочет ощущать хоть какую-то свою личную причастность миру — не провинциальному, а глобальному.

Пальмовое масло для пушек

Другой обещанный текст принадлежит известному экономисту, заведующему отделом международных рынков капитала ИМЭМО РАН Якову Миркину. Текст в полном объёме был опубликован на Republic.ru и посвящен тому, какие изменения происходят под воздействием западных санкций с экономикой России.

Ограничения, введённые, как все мы помним, весной 2014 года, не привели к коллапсу российской экономики, но существенно ее трансформировали. Как именно? Яков Миркин приводит десять самых крупных изменений.

Первое. Рассыпалась идея экономической интеграции с Евросоюзом, пусть тяжкой, пусть развивавшейся слишком медленно. Доля ЕС в экспорте-импорте России в 2013 году достигала почти 50%. Казалось, еще пару объятий — и уже не разомкнуть, а дальше — зона свободной торговли, безвизовый режим, рост политических связей.

Все это осталось мечтой. Сегодня доля ЕС — примерно 42–43%. Понемногу, по проценту в год, снижается доля России в поставках нефти и газа в ЕС.

Новая реальность заключается в том, что экономика России как бы повисла на двух мостах, между двумя центрами модернизации — ЕС и Китаем. Доля Китая во внешнеторговом обороте России, бывшая 7–8% в начале 2010-х, достигла сегодня 15%. Растет внимание к российскому рынку со стороны Японии и Южной Кореи. Вместо жизни в обнимку с ЕС возникает «евразийская экономика».

Но и с ЕС, и с Китаем, и с развитыми азиатскими странами — повсюду для России складывается модель «заднего двора», обмена сырья на оборудование, технологии и ширпотреб.

Второе. Мы перешли на ⁠«самофинансирование». До 2014 года в России сложилась типичная для развивающихся рынков модель: своя ⁠финансовая система очень ⁠мелкая, крупнейшие компании идут ⁠за деньгами куда угодно: в Лондон, Нью-Йорк, Гонконг, а средний и малый бизнес живет тем, что останется, — мелочью, добываемой на местном рынке. С санкциями погода переменилась, был резко ограничен доступ из России к международным рынкам капитала.

Пик внешних долгов «прочих секторов» (то есть всего частного, небанковского в российской экономике) пришелся на июнь 2014 года: $451 млрд. В октябре 2017-го он уже $353 млрд. Когда худеет корпоративный кошелек, всегда хочется спросить — за счет чего? Отчасти — при всех условностях, учете изменения курса рубля и т.п. — за счет падения международных резервов России.

В начале 2014 года их сумма составляла $514 млрд, нижняя точка в апреле 2015 года — $351 млрд, в октябре 2017-го — $424 млрд.

Третье. Под воздействием санкций — чуть больше локализация производства. До санкций главная идея — «все купим»; место России в международном разделении труда — сырье. Возможно, только благодаря санкциям вспомнили, что сырье в стране добывают 10–15 млн человек, а остальным ста тридцати с лишним миллионам нужно чем-то заниматься, а не только охранять, регулировать, торговать и, наконец, отнимать. Вспомним, что в 2014 году зависимость от импорта была: по оборудованию и инструментам — 70–90%, по отдельным позициям — до 95–100%.

В феврале 2015 года в великой России, Третьем Риме, где живет сто сорок с лишним миллионов человек, было произведено 225 штук металлорежущих станков, 216 кузнечно-прессовых машин, 371 деревообрабатывающий станок. По оценке, в 10 раз ниже минимальной потребности в их замене. Доля импорта — 90%.

Что сегодня? В феврале 2018 года произведено 326 металлорежущих станков, 293 кузнечно-прессовых машины. По деревообрабатывающим станкам больше нет данных, Росстат не публикует их.

Таким образом, за три года — рост, даже «большой рост» с низкой базы, но суть та же — единицы производимого после всех потерь 1990–2000-х годов и огромная зависимость от импорта. Электроника? «Доля иностранной электроники в российских гражданских спутниках связи достигает 70%» (по сообщению замглавы Россвязи Игоря Чурсина на конференции Satellite Russia 20 апреля 2018 года).

Меньше зависимость от импорта? Да, но на незначительные проценты. В конце 2014 года доля импортного продовольствия в торговле была 36%, сегодня — 22% (III квартал 2017). Локализация? Да, но никто не забывает о глубокой зависимости российского сельского хозяйства от импорта семян, техники и т.п. Чуть больше своих лекарств? Да, но большинство лекарств в России делается из импортных субстанций, среди них 60% — китайские.

Четвёртое. Создание «костыльной экономики», островков сверхбыстрого роста — как ответ на санкции. Зерновое и молочное хозяйство, фармацевтика, куски машиностроения, электроники, оборонно-промышленный комплекс, территории ускоренного развития (вспомним, что такая территория — ТОСЭР есть теперь и в Череповце, СамолётЪ). Все, что растет со скоростью до 8–10% в год. В этих отраслях искусственно нормализована рыночная среда. Лучше доступ к кредиту (за счет государства), ниже ссудный процент (за счет процентных субсидий), больше налоговых и инвестиционных льгот, программ софинансирования из бюджета, меньше административное бремя — и, как ответ, быстрый рост, поощряемый девальвацией рубля. Выборочная, кусочная динамика — на фоне заторможенной, тяжело спящей экономики.

Пятое. Огосударствление, сверхконцентрация, стягивание финансовых ресурсов в Москву, рост регулятивных издержек как подготовка к мобилизационной экономике.

Чем больше давления извне, чем обширнее санкции, тем больше государства. Огосударствление в реальном секторе, по оценке, достигло 70%. В банковском секторе — те же 70%. Если этот тренд, начатый, впрочем, задолго до санкций, продолжится, то при доле государства 80–85% мы получим другую экономику, гораздо ближе к административной, к закрытой крепости, чем сегодня. А средний и малый бизнес будет жить либо вокруг госкорпораций, либо на уровне будочек сапожников (их так много было в начале 1930-х).

Мы увидим опережающий рост крупнейших компаний, еще большее умаление малых — в значении, в числе, в кредите. Затем опустынивание — денежное и человеческое — регионов, которые все больше зависят от федерального центра, от его крупных проектов на местах.

В России уже очень высока доля конечного потребления государства в ВВП — 17,5–18% (выше, чем в США и Китае). Экономика вертикалей — не лучший способ сокращать технологический разрыв с Западом.

Шестое. Размыкание внешней и внутренней собственности, имеющей российские корни, интенсивный ее передел. С кем вы, господа капиталисты? Классу имущих предложено решить, на каком берегу остаться — там, в офшорах, в Швейцариях и Ирландиях, или здесь, с нами, на нашем берегу. К этому подталкивает все: сами санкции, российские программы деофшоризации, обмена налоговой информацией, амнистии капиталов. Бум разводов и раздела имущества. Решите, наконец, где вы, и будьте там, где останетесь. А где нужно остаться, мы вам подскажем.

Седьмое. Повальный уход иностранцев из российской экономики. Они нам нужны — в трансфере технологий, опыта менеджмента, новых продуктов. Но они покидают нас. Количество организаций с иностранным участием в 2013 году — 24 тысячи, а в 2015-м гораздо меньше — 17 600 (данные Росстата). В 2016 году было зарегистрировано 9700 новых организаций, полностью принадлежащих иностранцам, 3700 — в совместной собственности. А ликвидировано 14 600 и 7000 соответственно (Росстат, доклад «Социально-экономическое положение России, 2016 г. Уточненные итоги»). В конце 2013 года в России было 252 банка с иностранным участием. В конце 2017 года их осталось 160.

Восьмое. Тяжкая, серенькая атмосфера, полная нехороших предчувствий в экономике и высоких рисков. Риск иметь дело с русскими — это не только не заключенные сделки, но еще и низкая норма инвестиций (валовое накопление основного капитала к ВВП устойчиво находится в районе 20–22%). Показательно положение отрасли конструкционных материалов, всегда по природе своей работающей на будущее — там кризис четвертый год подряд. Просадка к 2014 году как к базе по керамическому кирпичу — минус 30%, по кирпичу из цемента и бетона — минус 50%, по цементу — минус 25%, по стеновым блокам — по оценке, минус 30–35%. Объемы строительных работ? Снижение пять лет подряд. Ниже 2013-го примерно на 15%.

Девятое. Больше пушек. Рост оборонно-промышленного комплекса в 2016 году — 10% (цифра из послания президента Федеральному собранию в 2016 году), в 2017 году — 7,5% (интервью Дмитрия Рогозина телеканалу «Россия 24»). Сравним с «просто» промышленным производством: в 2016 году рост на 1,3%, в 2017-м — на 1%. О чем это говорит? Гонка вооружений, если она будет происходить в тех же формах и с той же интенсивностью затрат, как это было в 1980-е, может поставить российскую экономику на колени.

И пушки, и масло, и рост выше среднемирового, и модернизация — нужно быть гением, чтобы одновременно, да еще и в условиях полуизоляции решить эти конфликтующие между собой задачи на горизонте 10–15 лет.

Десятое. Хуже качество продовольствия как следствие антисанкций и падения реальных доходов населения. Как это оценить? Роспотребнадзор такую статистику не дает. Самый простой индикатор — поставки пальмового масла в Россию в 2017 году выросли на 50% в сравнении с 2011 годом (Росстат). Январь — февраль 2018 года — почти на 40% к тем же месяцам 2017-го. В 2018 году можем выйти за миллион тонн этого чудесного продукта, позволяющего производить дешевое продовольствие.

В итоге

Экономические санкции — это вызов, на который, хочешь или нет, государственной машине и всем приходится давать ответ. Ростом, новыми идеями и стимулами, но не сворачиванием в ракушку.

С определенной долей иронии за санкции можно сказать спасибо — они вновь вернули в обиход идею большой универсальной экономики России, прошедшей модернизацию и опирающейся на рост внутреннего спроса, а не на экспорт и выкачивание ликвидности за рубеж. Они даже заставили правительство действовать в этом направлении. Хотя формула экономической политики очень слабая: максимум тормозов (бюджет, кредит, процент, валютный курс) + рост административного бремени + огосударствление + стимулы и костыли, подставляемые в «избранные места» экономики.

Но, конечно, благодарить санкции — безумие, потому что с каждым новым раундом атмосфера в стране становится все больше ледяной, вертикаль все круче, и все слышнее голоса тех, кто считает, что Россия — в холодной или даже в гибридной войне и на военные действия нужно отвечать мобилизацией.

И в этом, может быть, самое тяжелое влияние санкций — они все ближе подвигают нас к административной, мобилизационной, закрытой экономике. Если четыре года назад такому сценарию можно было дать 2–5% вероятности, то сегодня — 15–20%. Когда маргиналы становятся нормой, и ты озираешься вокруг, то, конечно, спрашиваешь себя — что же это за санкции, которые склоняют страну к тому, чтобы лет через пять-семь стать унылой казарменной фортификацией, не удобной ни нам самим, ни всем вокруг — особенно Европейскому союзу, крупнейшему экономическому партнеру. И в чем их истинное влияние, если результатом станет максимальное повышение рисков в мире?

Подготовил Сергей Михайлов
СамолётЪ