Субботнее чтение. Если мы такие умные, почему мы такие бедные? Или сверхэксплуатация, она и в Африке свехэксплуатация

Есть множество исследований, которые показывают, что в РФ очень высокий уровень экономического неравенства, практически бразильско-африканский (на самом деле нет, не все так плохо, в бедности то мы вполне себе равны плюс социальную ситуацию очень стабилизирует главное наследство, доставшееся людям от СССР — собственные квартиры).

Самый простой ответ на вопрос, почему одни народы беднее других, — отсталость, — полагает автор рецензии на новинку издательства Лема главный редактор издательства «Горизонталь» Влад Федюшин. Обыденное представление делает определение «отсталая» применительно к стране почти синоним слова «бедная»: кажется, что все страны движутся по общему историческому пути и просто менее успешные запаздывают.

Но автор ключевого текста нового сборника «Диалектика зависимости», бразильский экономист и социолог Руй Мауру Марини (1932–1997), показал — проблема намного глубже: следует говорить не об отсталости, а о зависимости как особом состоянии, прямо влияющем на развитие страны, — состоянии, которое усугубляется по мере мирового экономического развития.

Эта самая «Диалектика зависимости», известная в России прежде только в пересказе, является квинтэссенцией важнейшего латиноамериканского направления экономической мысли — теории зависимости. А Марини — один из самых известных представителей этого направления.

После Второй мировой в латиноамериканских странах бытовало представление о том, что бедным странам региона достаточно всего лишь провести индустриализацию, развить «нормальные» капиталистические отношения и установить равноправные торговые отношения со странами центра. Но Марини предлагает альтернативу этому взгляду, подчёркивая: Латинская Америка и так давно включена в мировой рынок. А счастья благополучия всё нет.

Марини настаивает: дело не в самом включении страны в мировой товарообмен, а в характере этого включения — именно он прямо влияет на её, страны, экономическое развитие.

А включение стран мировой «периферии» и «центра» характеризуется неэквивалентным обменом, который выражается — в продаже дешевого сырья в страны метрополии и покупке у них дорогих высокотехнологичных товаров. Это есть зависимость: в результате неэквивалентного обмена капиталисты зависимых стран начинают искать, чем восполнить потери, понесенные в ходе внешней торговли. И конечно, находят. Марини утверждает, что эта компенсация происходит за счёт сверхэксплуатации труда. Речь в данном случае не просто о дополнительном нажиме на работника.

Сверхэксплуатация предполагает, что капиталист забирает часть средств, предназначенных для оплаты труда работника, при этом трудящиеся лишаются того, что необходимо для восстановления и воспроизводства своей рабочей силы. На индивидуальном уровне это выражается, к примеру, в невозможности для работника завести семью, а в особо тяжелых случаях — обеспечить свои личные потребности. Внутренний рынок своих стран периферийных капиталистов не интересует, так как производство осуществляется главным образом на экспорт. Усугубляет положение и наличие огромной резервной армии труда — от не включенных еще в экспортоориентированное производство коренных народностей до иммигрантов.

Хотя массовое внутреннее потребление капиталистов зависимых стран не интересует, отмечают Марина, а вслед за ним и рецензент, в личном потреблении они заинтересованы; при этом оно в значительной степени состоит из импорта. Так формируются отдельные, слабо связанные между собой социальные сферы — «высшая» и «низшая», причём потребительский разрыв между ними со временем увеличивается.

Именно поэтому индустриализация, которую некоторые латиноамериканские страны (прежде всего — Аргентина, Бразилия и Мексика) пережили в межвоенный период, не спасла ситуацию, поскольку она также основывается на сверхэксплуатации труда. Местная промышленность начала работать на «высшую» сферу потребления, куда включались и средние слои, — но за счёт рабочих, чью прибавочную стоимость они в конечном счете и потребляют.

Справедливости ради Марини отмечает, что возникшее с 1950-х годов новое международное разделение труда несколько изменило положение: зависимым странам начали передаваться низшие ступени промышленного производства. И, например, чёрная металлургия, считающаяся характерным признаком классической промышленной экономики, теперь концентрируется в таких странах, как Бразилия (или Россия), которые уже экспортируют сталь. За империалистическим центром закрепляются более высокие ступени технологий (электронная промышленность, работа с новыми источниками энергии и т. д.) и монополия на них.

Как можно заметить, отрасли, растущие на периферии, не слишком связаны с потребительским рынком соответствующих стран, как и ресурсы, вывозившиеся из них на прежнем этапе развития. Другими словами, как пишет Марини, «производство, основанное на сверхэксплуатации труда, воспроизводит соответствующий ему тип товарообращения и в то же время отделяется от производственного аппарата, связанного с нуждами народного потребления». За неимением достаточного внутреннего рынка, промышленность зависимой страны стремится к сбыту на внешних рынках; при определенном стечении обстоятельств эта тенденция может перерастать даже в субимпериализм — попытку выстроить отношения империалистического типа c более слабыми экономиками, при этом разрыва с собственным периферийным положением не происходит.

Теория зависимости известна давно, однако российские реалии через её оптику не рассматривались. Отчасти этот пробел восполняет опубликованная в сборнике масштабная (почти 100 страниц) статья Романа Павлова и Дмитрия Баринова «Сверхэксплуатация труда в России».

По мнению авторов, условия, сложившиеся в современной России, вполне соответствуют критериям сверхэксплуатации. В результате падения реальных доходов, прекаризации и наличия большой резервной армии труда (состоящей как из бывших работников закрытых или «оптимизированных» предприятий, так и трудовых иммигрантов) доходы значительной части российского населения опускаются ниже уровня, который нужен для простого воспроизводства рабочей силы. Этот уровень Павлов и Баринов определяют в два прожиточных минимума, так как официальный показатель не учитывает такие важные статьи расходов, как аренда жилья или платная медицинская помощь; один прожиточный минимум — это уровень физического выживания, при котором не приходится вести речь о воспроизводстве. В апреле 2019 года меньше этого уровня зарабатывали 35% работников; ниже трёх прожиточных минимумов (показатель, допускающий, по оценке Павлова и Баринова, расширенное воспроизводство рабочей силы, то есть содержание семьи) — около 60%.

Примечательно, что одной низкой производительностью бедность российского населения не объяснить. Авторы статьи показывают, что, хотя производительность труда в России действительно ниже, чем в странах центра, отставание не так велико. Так, от США по производительности РФ отстает в 2,2 раза, а по средней зарплате — в 3,3 раза; от Германии — в 1,6 и 2,7 раза, соответственно.

Интересны наблюдения авторов за механизмами компенсации сверхэксплуатации, т. е. способами, которыми рабочие пытаются поднять свой заработок. Первый — и самый очевидный — люди стараются больше трудиться, на основном месте или в виде подработок. Количество рабочих часов (1965–1985) за год у среднего российского работника было в 2008–2019 годах выше, чем у турецкого, и сопоставимо с уровнем Чили. Менее интуитивно понятна массовая практика работы на личных подсобных хозяйствах и приусадебных участках, которая может вестись как на продажу, так и для собственного потребления; например, в 2016 году из 13,6 млн хозяйств лишь 50 тыс. (0,4 %) работали исключительно на рынок. Наконец, третьей стратегией компенсации выступает сокращение потребления. О ее распространенности говорит тот факт, что около 90% населения России потребляют меньше рекомендованного Минздравом объема овощей, молока и молочных продуктов, более 80% — фруктов, 70% — яиц и так далее. Стратегия эта явно подрывает состояние рабочей силы в целом: так, согласно сборнику Росстата «Здравоохранение в России», частота болезней системы кровообращения за 1990–2018 годы выросла на 152%, болезней костно-мышечной системы и соединительной ткани — на 129%, новообразований — на 128%.

Вместе с тем характерной чертой России являются недостаточные вложения в постоянный капитал (весь капитал за вычетом уходящего на покупку рабочей силы) и амортизацию (компенсация износа оборудования), что вызывает рост смертности и травматизма на рабочем месте.

По мнению авторов, такое положение еще до февраля 2022 года (когда была написана основная часть работы) было чревато политической нестабильностью:

Оценивая возможное влияние нынешнего конфликта на экономическое положение России, авторы не считают, что страна сможет избавиться от зависимого состояния в обозримом будущем. Подчеркивая огромную зависимость от импорта высокотехнологичного оборудования и комплектующих, они прогнозируют «снижение технологического уровня промышленности и других отраслей реального сектора, поскольку вместо передовых моделей оборудования из стран центра будут ввозиться менее технологичные образцы с полупериферии». Связанное с устареванием станков и оборудования замещение капитала трудом только усилится, усугубляя сверхэксплуатацию и зависимость. А значит, теоретические наработки Марини и его продолжателей еще долго будут сохранять актуальность для анализа российской действительности.

à propos

Но, надо отдать должное и начальству РФ, отмечает питерский экономист Дмитрия Прокофьева, — оно смотрит, чтобы никто не стал совсем нищим — доля пенсий/пособий в доходах людей в 2000 году составляла 14%, в 2010 м — 20,4%, а в 2020м — 23,1%. (в СССР доля социальных трансфертов в доходах превысила 10% только во второй половине 1980х — когда на пенсию начало выходить поколение, не успевшее попасть на войну)

Зато начальство так же внимательно смотрит, чтобы никто не разбогател мимо власти — если в 2000 м году доля доходов от предпринимательской деятельности в доходах населения России составляла 15%; то в 2010 м году — 12,7%, а в 2020м — 7,6%. Это называется — взять у «небогатых» и отдать «бедным» (нефтегазовые доходы правительства практически полностью уходят на силовой блок и федеральную администрацию).

Вот здесь и заключается, по мнению эксперта, суть «проблемы неравенства в РФ».

А именно: власть (живые люди, наши министры капиталисты) совершенно четко представляют себе кому в стране положено быть супербогатым (и оставаться таким вечно), кому можно жить лучше большинства людей, работая на обеспечение богатства и власти этого 0,001%, и кому положено навечно оставаться «в мужицком звании».

А вот все остальные могут иметь по поводу этого распределения свое, альтернативное начальственному мнение, которое они пока держат при себе...

Подготовил Сергей Авдеев
СамолётЪ