Субботние чтения."Учал на окнишко избенка моего ссать". Чем жили и на что жаловались русские женщины XVII века

Три петербургских историка обнаружили в фондах Тихвинского Успенского монастыря и Вологодского архиерейского дома неизвестные прежде документы, авторами которых были женщины. В основном это судные дела, которые содержат показания участников и свидетелей происшествий, что дает возможность осветить тот или иной случай с разных сторон.

Мы привыкли судить об истории России второй половины XVII века по наиболее значимым, ключевым событиям в жизни страны. На память первыми приходят, например, Соборное уложение, завершившее процесс закрепощения крестьян, или московский «Медный бунт», восстание Степана Разина, или знаменитая, воспетая композитором Модестом Мусоргским, Хованщина, стрелецкий бунт, ознаменовавший начало правления малолетнего царя и будущего российского императора Петра Первого…

А сравнительно недалеко от столицы тихвинская жительница Наталья и её дочери страдали от хулиганства посадского человека Савки Копылова, вдова Анна из Белозерска посредством монастырского начальства ищет управу на своего несносного племянника, а некая вологжанка Агафья в письме к архиепископу Вологодскому и Белозерскому Гавриилу вместе с прошением о постриге рассказывает историю своей жизни…

Иск в «насильстве и позоре»

Челобитная посадской жилицы вдовы Натальи Клементиевой дочери архимандриту Тихвинского Успенского монастыря Корнилию и келарю великому старцу Ионе с братией на посадских людей Савелия Васильева сына Копылова и Филиппа Васильева сына Кожина по иску в «насильстве и позоре».

«Государю архимариту Корнилию и келарю великому старцу Ионе, еже о Христе з братьею, бьёт челом пречистые Богородицы и вас, государей, бедная сирота вдова Натальица Клементиева дочеришко.

Жалоба, государи, мне на посадцких людей на Савела Васильева сына Копылова, на Филипа Васильева сына Кожина. Нынешняго, государи, 174 году генваря в 6 число в вечеру пришед тот Савка Копылов, учал на окнишко избенка моего ссать. И я, в другое окно выглянув, учала ему говорить, прочь отсылать. И тот Савка в окно меня бил ногами и бранил всякою неподобною лаею. И я вышла на улицу на нево являть соседам, и он меня учал бить на смерть, и дочеришко мое выбежала меня отнять, и он дочеришко мое бил насмерть и позорил всякими неподобными позорными речми. А тот Филип преже тово приходя под окно не в один на кон, меня сироту и дочеришко мое бранили и позорили всякою неподобною лаею, и окнишка ломали. А мне, бедной, от их насильства и позору жить не мочно, на всякой вечер приходят и окна ломают.

Умилостивися, государь, святый архимарит Корнилий и келарь великий старец Иона, еже о Христе з братьею, пожалуйте, государи, обороните меня, бедную вдову, от таких насильников. Пожалуйте, государи, на них сыск и управу.

Государи, смилуйтеся.

Как отмечают исследователи, свидетельство вдовы Натальи, помимо прочего, любопытно в плане изучения архитектуры деревянных домов и косвенно указывает на высоту расположения окон, позволяющую не только в эти окна заглядывать, но совершать упомянутые хулиганские действия. Итог рассмотрения этого дела в Тихвинском монастыре не известен. Но есть вторая точка зрения, изложенная в судных речах вдовы Натальи, Савелия Копылова и Филиппа Кожина, а также допросных речах Кондратия Андреева сына:

Песнь «Кумушка черепаха»

Ответчик Сава да Филип, став на очной ставке, выслушав челобитной, отвечали, а в ответе своем сказали.

Сава. Я-де у вокна ей, вдовы Наталье, не бывал и на окно не ссаввал, и ей, Наталье, и дочери ей не бивал, и никакими позорными речми не бранивал. А шел я по улицы и запел песнь «Кумушка черепаха», и та Наталья з двемя дочерми, выскоча из двора с копьем, а у дочерей по ослопу в руках, и меня били насмерть, голову проломили и копьем кафтан испрокололи, и бив, покинули замертво. И меня свел домой Яков Швец.

А Филип Кожин в ответе своем сказал. Я у них под окном не бывал и не бранивал.

Истец, вдова Наталья, слалася на Ондреева сына Кондратья, он драку меж нами видел и его прочь отсылал.

Ответчик сослался на нево же, Кондратья, что их не бивал, оне меня били.

Сверх того ответчик слался на вдову Мамелфудина Иванову жену Спирова, да на Михееву жену Дружинника, оне видели, как Наталья з дочерми меня били.

Истец Наталья на них слалась в послушество, а сказала, он-де, Савелей, их запосулил.

Опчая ссылка. Кондратей Ондреев сказал по святой непорочной евангелской заповеди Господни, ей ей. Шел я Белозерской улицой вбвечеру аж, Сава Копылов пьян гаразно, на ногах не может стоять осередь улицы против Денесова двора. А Наталья вдова на улицы ходит с копьем, к нему, Савелью, примахивает, заколю-де. А он толке и говорит, поди-де коли. И я его учал прочь тянуть, и он сказал, за что-де ей меня колоть, я-де ей не зделал ничево. И пришед дочь ея, Савина жена, ударила ево поленом в голову и голову проломила, а он ею от себя пехнул. И старуха Наталья з другой дочерью, девкую, сама четверта, его учали бить. Я и прочь побежал, то моя скаска.

Вместо Кондратья к его речем по его велинью Ивашко Спиридонов руку приложил.

«Не велите, государи, ему на подворьишки моем жить»

Три следующих документа показывают успешность судебных действий вдовы Анны, «Семеновой жены Белозерова», против своего племянника Перфирия Прокопьева сына Попова. По решению монастырских властей он был выселен из дома Анны за угрозы и насилие.

«Государю архимариту Корнилию, еже о Христе з братьею, бьет челом пречистые Богородицы и вас, своих государей, бедная безпомошная сирота, вдова Анница Семеновское женишко Белозерова.

Жалоба, государи, мне на посадцкого человека на племянника своего Перфирия Прокопьева сына Попова. Живет, государи, он, Перфирей, у меня, сироты, во дворишки моем пятой год силно, и меня, бедную вдову, бьет и бранит всякими неподобными речми, что иных иво речей бранных не мочно и в челобитную писать. И ходит с ножем, хочет меня, бедную вдову, зарезать или задавить, и хвалитца он на меня, бедную вдову, всяким дурном.

И станчишка он моим завладил, ни денег, ни кабалы мне на собя не дает. А что он у меня, бедной, станков завладил, и тем станком будет роспись с ысковой челобитной вместе.

А преже сего, государи, я, бедная вдова, вам, государем властем, в феврали месяцы на его, Перфирия, била челом. И вы, государи власти, пожаловали меня, бедную вдову, велили приказным слугам, Козмы Озерскому с товарыщи, его, Перфирия, с подворьишка моего выслать. И оне иво не выслали не ведомо для чево, знатно, государи, что оне у иво скуп взяли. А мне, бедной вдовы, от его, племянника своего Перфирия, и от жены иво и досталь от них изгонки, в домешки своем жития нет. Хвалитца он, Перфирей, на меня, бедную вдову, всяким дурном.

Умилостивися, государь, святый архимарит Корнилий, еже о Христе з братьею, пожалуйте, государи, меня, бедную безпомошную сироту, вдову, велите государи ему его, Перфирия, с подворьишка моего выслать вон. Не велите, государи, ему на подворьишки моем жить силно. А мне, бедной вдове, житье от иво стало худо.

Государи, смилуйтеся, пожалуйте».

Расспросные речи вдовы Анны Семеновской жены Белозерова и Перфирия Прокопьева сына Попова перед старцем Тихвинского Успенского монастыря Кириллом.

Ответчик, став на очную ставку и выслушав челобитной, отвечал, а в ответе своем

сказал. Живу я после дяди своего Семена у тетки своей во двори пятой год по слову, а не насилством, что живот мой на ней есть. И тот живот мой, что мне взять, и то и в духовной у дяди моего написано. И за тот живот поступилась было а она мне двором, токо кучню не дала мне, а жить было ей в том дворе со мной по смерть б свою. А с ножем я на ее не хоживал и никак ей не бранивал, и никаким дурном на ее не хвалился. Толки она, тетка, з братом моим Парфеном женишко моев из ызбы вон вытолкали без меня, а я пришел, а женишко мое плачет, на дворе стоя. А что она мне двором поступилась, и я ее саму третью четыре годы поил и кормил.

И истец сказала. Живет он, племянникг мой, во двори пятой год силно, а не по слову.

Всегда меня бранил матерно, и с ножем надо мной ходит. И вчера с ножем за мной ходил, и ножем в лавку торкал, и нож изломал и за окно кинул, и хотел меня убить. И брат иво родной Парфен меня от его и отнял. Кабы не отнял, и он хотел меня задавить до смерти. А двора я ему своего не здавывала и хлебов его не едалад, осталося мне от мужа своего и кроме его хлебов что пить да есть.

А что товару лавочного мелочно сталося, и тот он наш товар весь себе захватил.

А я ему, Перфирию, ничим не виновата, что есть ему на ком взять опчего живота. И то у мужа моего в духовой написано. И он на ком что того опчаго взимку на ком что ни имал, мне ничево не давывал.

Ответчик сказал. Животом я никаким ей, тетки своей, не веноват и лавочного товару милочну ей не имывал. А на брата своего я не шлюся родного, он с ней заодно. А по духовной я на ком что опчаго живота имал, и я с неи делил пополам. А по духовной я взял на одном Сидоре Лукавом дватцеть алтын з гривной.

И истец сказала. Я-де у иво ничево тех денег не ведала, что он по духовной имал ли или нет, мне он не давывал.

А очную ставку записывал преображенской дьячек Ивашко Васильев.

Приговор соборных старцев Тихвинского Успенского монастыря о высылке Перфирия Прокопьева из двора вдовы Анны.

175-го году майя в 1 день архимарит Корнилей з братею сего дела на соборе слушав, указали.

Перфирейка ис теткина Анницына двора выслать вон тот час безо всякого мотчания.

А приказным обыскные свои пошлины и подписной алтын взять на них, на истце и на ответчике, пополам.

«Подзатылник жемчюжной»

В трёх следующих документах зафиксирована парадоксальная ситуация, когда челобитная исходит от немой жительницы Тихвинского посада – «девки» Мариницы. Как она смогла объяснить ситуацию дьячку и изложить свои претензии, не ясно. Челобитная Мариницы содержит два обвинительных пункта: 1) «насильство» и растление; 2) расхищение имущества челобитчицы. На соборе монастырских старцев, возглавляемых архимандритом Ионой, первый пункт был оставлен без внимания, а был решен только вопрос об имуществе «девки» Мариницы, которое было скромным и состояло из нескольких украшений и белья.

Челобитная девки Мариницы архимандриту Тихвинского Успенского монастыря Ионе с братией на своего отчима, тихвинского посадского человека, Трифона по иску об избиении и изнасиловании последним челобитчицы после смерти матери и о присвоении им всего ее имущества, с приложением росписи вещей.

Государю архимариту Ионе еже о Христе з братьею бьет челом Пречистые Богородицы и вас, своих государей, бедная беспомошная сирота, немая девка Мариница.

Жалоба, государь, мне на посадцкого человека на вотчима своего Трифона, Лапакова зятя.

В нынешнем, государи, во 176-м жена ево сошла вон из ызбе, и он меня, бедную сироту, иссилничал и растлел, и меня бил, не велел никому сказывать, и животом моим, матушки моей благословением, завладел. А что, государи, живота моего завладел, матери моей благословения, и тому животу будет роспись. Ведомо флоровскому священнику Ивану и многим посадцким людем, кому тот мой он живот продавал, а иной и ныне у ево живот есть.

Умилостивися, государь святый архимарит Иона еже о Христе з братьею, пожалуйте, государи, мне, бедной, на его, вотчима Трифона, что он меня, сироту, разтлил, свой властелиной сыск и управу. Государи, смилуйтеся.

Роспись животу, что от матери моей осталося станков.

Подзатылник жемчюжной.

Цепочка серебряная, на ней четыре креста серебряных.

Шапка бархатная женская с пухом.

Три рубашки женских.

Суман сермяжной.

Серги серебряные двойчатки.

А хто про ти статки ведает и хто их продавал и хто купил, тем людем имены: флоровской священнник Иван Васильев, Агафья Подчищаиха, Андреева жена плотника Федосья, вдова Овдотья, Васильевская жена Копыла, дочь ее Акилина. В том на тех людей и шлюся, хто что про ти статки ведает, кому продаваны и хто купил.

Расспросные речи флоровского священника Ивана Васильева с товарищами перед слугой Тихвинского Успенского монастыря Павлом Ларионовым и целовальником Перфирием Прокопьевым по челобитной девки Мариницы.

176-го году июня в 6 день по приказу Пречистые Богородицы Тихфина монастыря /архимарита Ионе з братьею по челобитью девки Мариницы на вотчима своего Трифона приказной слуга Павел Ларионов, взяв с собой целовалника Перфирья Прокопьева, и перед тем целовалником у ссылошных людей хто что ведает допрашивал по святой непорочной евангелской заповеди Господни еже ей ей.

И Тихфинского посаду флоровской священник Иван Васильев сказал по священству. В нынешнем во сто семдесят шестом году шел я после обедни домой, а Иван Грабленой стоит с Трифоном, ее, девкиным, вотчимом, а та девка в то время жила у ево, Ивана Грабленово, прочь отошед. И Иван Грабленой ему, Трифону, говорит, не будет ли от тебя приклепу, а что есть у меня девкин крест, патчерицы твоей, да серги, и то-де я тебе отдам. А он, Трифон, ему, Ивану, говорил, были-де с ней рубашки да сукман, тово-де ныне нет, а снесла-де она к тебе, у меня-де тово нет. И в то время я с ним, Трифоном, пришед к нему, Ивану, крест девкин и серги у ево, Ивана, взял и Трифону отдал, а про иной я живот про девкин ничево не ведаю болши того. То моя и скаска.

Агафья, Иванова жена, Подчищаиха, сказала. Продала я Трифонову чепочку Лапакова зятя, что он мне дал продать, а взяла я за тое цепочку полтину и те денги ему, Трифону, отдала. Да он же мне давал было продавать подзатылник жемчюжной, а по концам шито серебром, что жемчюшку не стало. И того подзатылника жена ево, Трифонова, не дала продать. То моя и скаска.

Федосья, Андреева жена плотника, сказала. Купила я шапченко бархатное ветхо с пухом у вдовы Овдотьи, Васильевской жены Копылова, а дала за тое шапку полтину. То моя и скаска.

Вдова Овдотья сказала. Продала я шапку у Трифонаа взем, а взяла я за тое шапку полтину у Вондреевы жены плотника, а те денги ему, Трифону, отдала. Да сукман сермяжной продал он, Трифон, сам, взял за сукман восмь алтын, а те денги по приказу жени своей отдавал на поминок. То моя и скаска.

Дочь ее, Акилина девица, сказала. Сидела яб у души, как Трифонова жена преставливалась, и она приказала дочери своей девицы серги серебряные да два креста, один отцовской крест, а другой крест с чеподченка, да сукманв сермяжной по холшовой нити невалной, да пять рубашенок. И она три рубашки износила, а две и теперь есть у ево, Трифона, и подзадылник. А тот она подзатылник, да чепоченко, да шапку приказала ему, Трифону, на поминок по души своей. То моя и скаска по святой непорочной евангелской заповеди Господни еже ей.

А допросные речи писал преображенской дьячек Ивашко Васильев.

Приговор архимандрита Тихвинского Успенского монастыря Ионы с братией по делу девки Мариницы.

176-го июня в 8 день архимарит Иона з братьею сего сыскного дела на соборе слушав, и по сыску, и по скаске ссылочных лудей указали. Которые статки мать ее Мариницына, отходя сего света, приказала по души своей на помин роздать, и того ей, Мариницы, не спрашивать, а что сверх приказу отчим ее материным статкам завладел и роспродавал, и то на нем доправить за что сколко денег взял, а что есть статки в лице, и то отдать ей, девке Мариницы, и отпись взять.

Подписал с собору Власко Зайцов.

«А собаки я кусаючи не видела»

Иллюстрацией к поговорке «у страха глаза велики» служат ещё два документа. Согласно челобитной вдовы Дарьи, ее сбила с ног и покусала собака – «руку изъела», а она «человек старой, от тое собаки изувечена навек». Однако после сыска и досмотра выяснилось, что на руке престарелой женщины остался синяк и припухлость, а других следов собачьих зубов нет. Любопытно описание ситуации свидетелями, которые красочно передавали увиденное:

«Дарья вдова у нас седит под окном, а сама вопит»; «В окно поглянул, ажно Дарья Демидиха вопит: съела-де, лиходец»; «Дарья седит на улицы, а сама вопит, на собаку жалитцы».

Эти документы наглядно показывают намеренное преувеличение масштабов произошедших событий со стороны челобитчиков, а также свидетельствуют о взаимоотношениях между людьми.

«И ныне жаждает душа моя черному платью»

Завершает эту подборку источников челобитная «вдовы Агафьи Авдеевой дочери» к архиепископу Вологодскому и Белозерскому Гавриилу. Этот документ содержит краткую историю жизни женщины, которая от побоев мужа ушла в монастырь, затем жила незаконно с любовником, после чего вышла замуж. Смерть второго мужа привела к скитаниям в течение двадцати лет. Очевидно, что бытовая неустроенность и ухудшившееся состояние здоровья толкали пожилую женщину принять постриг и уйти в монастырь. Насколько Агафья была «бедной и беспомошной», сказать нельзя, но о том, что у нее были какие-то ценности, свидетельствует определение ее как «вкладчицы».

Полностью с документами и комментариями к ним можно познакомиться здесь.

Подготовил Сергей Михайлов
Иллюстрации: nitpa.org / avatars.mds / en.park-meshera.ru / pbs.twimg.com / fanparty.ru/fanclubs/russkie-hudozhniki/gallery
СамолётЪ