Мы ждём перемен? То, что россияне начинают ставить личные интересы выше государственных, даёт стране надежду на будущее

Все, кажется, смирились с тем, что 2017 год, год столетнего юбилея кардинального революционного переворота, оказался для России (с лёгкой руки политолога Дмитрия Травина) годом Ждуна. Но социологи под конец года дали надежду на то, что ожидание не синоним безнадёжности: если им верить, получается, что в 2017 году те, кто хотел бы перемен, уже в большинстве. По оценкам Института социологии РАН, таких 51%, а по замерам «Левады», в той или иной мере перемен хотят 83% населения. Это, конечно, преимущественно социально-экономические перемены: рост доходов, качества жизни, социальной справедливости. О переменах в политике говорят куда реже. Парадокс: больше всего надежд на перемены жители страны возлагают на действующую власть — как будто все 17 лет Владимира Путина у руля страна не ждала ровно того же? С другой стороны, прождав 17 лет, можно, думаем, уговорить себя подождать еще год — или ещё шесть лет...

Об этой диагностике социального самочувствия россиян и о том, что нас всех может ждать ещё через шесть лет, мы говорили с известным вологодским социологом, заведующей кафедрой социологии и социальных технологий Альбиной Меховой.

— Альбина Анатольевна, действительно настроения россиян в уходящем 2017 году радикально изменились, или же в том, что пишут СМИ по поводу последнего замера Института социологии РАН, есть доля лукавства?

— На самом деле это действительно вырвано из контекста. Один из авторов — Михаил Константинович Горшков — очень давно ведет такие исследования, измерения социальных настроений, и надо понимать, что такие определения, как «консерватизм», «традиционализм», «державность» и пр. он употребляет в академическом смысле. И сам себя комментируя, он говорит о том, что нельзя в буквальном смысле прикладывать такие идеологические клише к россиянам. Просто потому, что у нас нет ни «консерваторов» в классическом понимании, ни «либералов», ни «неолибералов». У нас всё это размыто, перемешано, по-другому строится — всё потому, что западные идеологические традиции не успели прижиться на нашей почве. Поэтому, когда Горшков говорит, что в стране родился запрос на перемены, он имеет ввиду не то, что «нужно всё поменять», включая и руководство страны в первую очередь.

— А что тогда?

Он говорит, что возник некий новый слой неолибералов, которые, придерживаясь, по большому счету, тех же консервативных традиций («сильный руководитель», «вмешательство государства в экономику») — ставят, тем не менее, свои личные интересы выше государственных и не склонны ничем поступаться ради государства, страны, общества. И всё, что происходит в стране, рассматривают исключительно с этой точки зрения.

— Кого Горшков имеет в виду в первую очередь?

— Он имеет ввиду молодежь. Сейчас, кстати, многие исследователи выделяют эту тенденцию, связанную так называемым «поколением Z», представители которого родились в середине 90-х и сейчас достигают совершеннолетия. Они привыкли к комфорту. Они все в Интернете, они — люди мира. Понятно, что Россия — родная страна, но не более того. И такой вот неолиберальный момент был интерпретирован как некий запрос на перемены. Потому что у этого поколения нет пиетета перед стабильностью. И они на самом деле склонны к переменам, но именно в личной жизни. Они не будут переделывать работу, чтобы им было комфортно, они скорее уйдут и будут искать другую работу. Они не склонны переделывать мир, чтобы он стал лучше...

— Не станут терпеть плохого начальника...

— Да. Перемены у них в крови. Они их не боятся. В том числе не боятся перемен внешних перемен в стране. Я тоже отмечаю эту тенденцию, но не думаю, что она может повлиять на этот электоральный период — её носители ещё слишком молоды. Но к 2025-30 годам это будет вполне дееспособное поколение, занимающее определенную нишу будущего среднего класса. Думаю, надо задуматься об этом. Боюсь, что прежнее наше представление о том, что средний класс — оплот стабильности, представители которого побоятся менять что-либо ради своего статус-кво, позволяющего жить и работать спокойно, перестает быть реальностью. Приходят люди, которым наплевать на стабильность.

— Это новый политический класс, который надо будет как-то «осмысливать»?

— Да. О нынешнем поколении, пожалуй, можно говорить, как о таком поколении, у которого нет четко выраженных ценностей, кроме ценности собственного комфорта и, возможно, каких-то профессиональных ценностей. Например, большинство из них получает образование не по призванию или рациональному выбору, а потому что это вуз, в который было проще поступить, там было бюджетное место. Мы сталкиваемся с этим как с тенденцией. Они подают, к примеру, документы в пять вузов на несколько специальностей и попадают, куда попадают. А те, у кого повыше балл, выбирают по престижу вуза, географии. Профессиональной приверженности нет. В этой тенденции зародилось сразу несколько противоречий между тем, что общество продолжает декларировать, и тем, что есть на самом деле. Например, вузы продолжают оцениваться по тому, сколько их выпускников устроились работать по специальности. А выпускники и не стремятся работать по специальности — это не их мечта. Они опять ищут комфортную работу. Где больше платят и меньше спрашивают.

— Но комфорт может быть не только в этом. Он может заключаться в удовлетворении какого-то интереса, за который ещё и платят? И в этом, мне кажется, есть надежда на выстраивание коммуникации — за это можно «цеплять»...

— С одной стороны, да. Но этот «интерес», как это не печально, очень облегченный. Это интересно, пока не заставляет тебя самого напрягаться и переделываться.

— Но напрягаться и переделываться придётся всем — старшему поколению в том числе, если оно хочет находить какой-то контакт с молодыми. Старые приемы не работают...

— Нужно находить то, что нужно лично ему для его развития, но в то же время полезно обществу. Например, работодатель, чтобы у него работник давал результат, должен в первую очередь развивать себя. Эта тенденция зарождается, но она пока не главенствующая. Мне кажется, если говорить с точки зрения власти и президента, то в 2016-17 годах как раз наоборот, даже несколько повысился «запрос на Путина». Если были сомнения: «не слишком ли долго сидит Путин?», сомнения не в нём лично, но в выстроенной им системе, то сейчас уже есть некий страх перед возникновением «шурум-бурума». И этот страх создал запрос на стабильность. Как ни банально, но снова актуальна та же тема: «лишь бы не было войны». Потому что война уже идёт — в Сирии, на Украине, очень напряжена «Корейская проблема». А запрос на перемены — он какой-то абстрактный. Реально же пока существует запрос на постоянство, символом которого является Президент — оплот стабильности. И другой силы, которая такую стабильность могла бы пообещать, пока нет.

— Даже страшно подумать, что будет через 6 лет... Мы цепляемся за существующую систему, пытаясь сохранить эту стабильность. Но пройдёт время, уйдёт Путин, и вся система может пойти вразнос... Вам не кажется — о том, что будет завтра надо было думать ещё вчера?

— Да, время идёт очень быстро — через 6 лет тем, кому сегодня 20, будет уже к 30 годам. Мы можем попасть в ситуацию жесточайшего политического кризиса.

— Чтобы его не было, нужна система, способная обеспечивать и передачу власти, и развитие страны не в «ручном режиме» и без ненужных потрясений.

— Совершенно верно. Нужна система выращивания пула новых людей, способных брать на себя ответственность, лидеров. Что говорить, я занимаюсь социологическим сопровождением выборов (в том числе президентских) с 2000 года. И список кандидатов в президенты на 75% тот же. Невольно захочешь перемен. Но самое главное, если бы можно точно сказать, почему президентом должен быть тот, а не этот. Но я не могу. И никто не может. Мы их не видим.

— Как бы мы не относились к советскому прошлому и к КПСС, но в революционную эпоху, столетие которой мы отмечаем, каждый член партии на своем месте был лидером.

— Соглашусь, надо выращивать не одного человека, а слой людей, в которых можно было бы видеть каких-то руководителей. Но мы, увы, не видим пока среди членов правительства министров, которые могли бы вырасти в президента...

— Или хотя бы хотели этого...

— Нету такого слоя. Либо бизнесмены, которые выскакивают только перед выборами, и сразу возникают сомнения, а зачем ему это надо, либо лидеры партий...

— После Ходорковского в стране чёткое разделение: либо бизнес, либо политика.

— Причем, это не только наша тенденция, судя по Трампу. Поэтому, мне кажется, проблему новых запросов надо именно сейчас поднимать, пока какое-то время будет еще работать запрос «на стабильность». Чтобы потом это не стало для общества стрессом.

— Героиня одной из наших публикаций рассказывала о своих впечатлениях от последнего форума Народного фронта, где Владимир Путин заявил о своём желании идти на выборы: «Наконец-то объявил! А то уже за страну стало страшно»...

— Вот! Он сильный лидер. Но по закону — это последний срок действующего президента. По нашим меркам, 6 лет — это ничего, они пролетают быстро. Поэтому есть некоторая тревога о том, что будет потом. И еще один момент. В докладе Института социологии РАН была отмечена тенденция к несколько меньшему вниманию, которое уделяется в электоральной деятельности местным органам самоуправления. Мне кажется, она тоже будет меняться под влиянием роста приоритета личных интересов. В Череповце это уже заметно. Выборная компания в городскую думу была построена на удовлетворении личных интересов граждан — ремонты дворов, комфортная среда и т. д. И это нормально. Органы местного самоуправления как раз и строятся на том, чтобы быть как можно ближе к гражданам, чтобы эти местные интересы удовлетворять. И если, как в Череповце, люди будут включены в эти процессы, то процессы пойдут. Сама система власти и отношения к ней людей меняется, люди больше начали понимать, каким образом можно защитить свои интересы.

Беседовал Юрий Антушевич
СамолётЪ