«Аккорд хрустящих суставов». 35 лет назад погиб поэт и музыкант Александр Башлачёв

Сегодня, когда, кажется, Россия стремительно возвращается туда, откуда мучительно выходила, начиная с середины 1980-х, невольно задаёшься вопросом, где бы сейчас был СашБаш, которого посмертно встроили в уютный «пантеон» отечественной рок-культуры, а на индустриальной родине — в Череповце — сделали частью туристического бренда и успешно продают любопытным туристам.

Долгое время нам казалось, что все мы, погруженные в повседневные заботы своих будней, постепенно дрейфуем в сторону «осознанной необходимости» свободы, которая отчего-то сама собой должна возникнуть на необъятных просторах страны, живущей сотни лет и управляемой «свободным произволом и личной милостью».

И вдруг в один момент, словно кто-то сбросил покрывало, нам предстал во всём своём сиянии очередной образец патримониализма, а сами мы оказались, словно в гипнотическом сне — в подчинённой роли домочадцев — всем и во всём обязанных главе дома — «отцу».

Не все оказались с этим согласны — приятель Башлачёва Леонид Парфёнов внезапно нашёлся в ностальгической болгарской эмиграции. А вот дух покойного друга детства и юности известного телеведущего продолжает парить где-то в горних высях над многострадальной Родиной. И можно попытаться спросить у него ответа на вопрос, «что же будет с Родиной и с нами?» Или же попытаться перечитать написанное им 35 лет назад, пытаясь уловить причину чрезвычайной актуальности поэзии СашБаша и странного поведения его лирического героя, который, как напоминает поэт Кирилл Медведев, «роет окоп во сне и бьёт врагов прикладом, с похмелья хочет в разведку, из корысти выдает себя за бывшего солдата и говорит, что признан на Вторую мировую поэзию годным и рядовым».

Это не случайно — в СССР был силён авторитет Великой Отечественной. Как и сейчас, скажете вы. Нет, не так — во времена живого Башлачёва ещё были живы (простите невольную тавталогию) участники Великой войны. Башлачёв уже родился, когда режиссёр Алексей Смирнов (папа Авдотьи — будущей жены Чубайса, — вот какие переплетения подбрасывает жизнь) снял свой «Белорусский вокзал» — вероятно, не очень понятный молодому поколению пронзительный фильм о том, как трудно людям войны встроиться в мирную жизнь. Для этого они должны или забыть о войне (и о друг друге), или умереть, потому что, в сущности, они и вернулись с того света... В фильме есть кульминационная последняя сцена с песней Окуджавы, на которой, как рассказывают очевидцы, плакал генсек и ветеран ВОВ Леонид Ильич Брежнев. Сцена, которая показывает нам великий соблазн войны, которая предлагает своим участникам лучшую версию самих себя. И дает им безусловную цель. И решает для них вечную проблему отчаянного и безнадежного экзистенциального одиночества.

Не случайно Башлачёв в своём творчестве так часто упоминает Высоцкого — представителя последнего поколения, помнившего войну. Благодаря Высоцкому, в том числе, память о войне и военном подвиге ещё жива в СССР, мало того, она ещё скрепляет общество и общество с властью. Соседство сатирических героев Высоцкого с военными монументами, к которым «кто-то приносит букеты цветов и Вечный огонь зажигает», напоминает Медведев, «не только придаёт дополнительную нелепость порокам советских обывателей, описанных Высоцким, но и как-то примиряет с ними — кажется, что все это поправимо». Как и в башлачёвском «Расстреле горного эха»:

Когда одиночество комом подкатит под горло
И сдавленный стон еле слышно в обрыв упадет —
Крик этот о помощи эхо подхватит проворно,
Усилит — и бережно в руки своих донесёт.

Но Башлачёв взрослел не на оттепели, а ближе к концу советского застоя — на рубеже 1980-х, задокументировав атмосферу застоя и безвременья в своих ранних песнях:

Мы быстро лысеем. Медленно пьем.
Сегодня на улице жутко воняет.
Откуда-то здорово тащит гнильем.

На самом деле жилось в Советском Союзе того времени не так уж и скверно, но Башлачёв был поэт, а поэту сам Бог велел различить на фоне наступившего, наконец, бытового благополучия тот кризис ценностей, который совсем скоро, вместо «пути к себе» общества, просыпающегося от позднего советского сна, заведёт его в тёмный бурелом «лихих 1990-х». Культ личной свободы порождает демонов чистогана и потребительства, всего того, что в отсутствие «любви гражданской», снова приводит к личным разочарованиям, моральному кризису и политическому цинизму. А культ национально-ориентированной духовности ведет к власти бесов и мракобесов, узурпирующих «дар русской речи» для разрушительных манипуляций.

Здесь нельзя не согласиться с Медведевым: «За 35 лет со дня смерти Башлачева мы прошли оба эти соединившихся пути и вернулись к тем же соблазнам эфемерного величия, от которых гибнут его до боли знакомые русские персонажи в антураже 80-х».

И «Зимагор Охламонович» из «Егоркиной былины», который попадает в светлый терем с занавесками, где сидит «чистым барином», «улыбается государственно», «беседует с космонавтами, а целуется — с Терешковою, с популярными да с актрисами — все с амбарными злыми крысами»... А потом все это исчезает, и Егор, простой русский человек, обманутый, на голой земле вешается, и «Только черный дым тлеет ватою. Только мы сидим виноватые... Пьём мы за любовь, за гражданскую».

Нечто подобное происходит с героем более ранней песни Башлачёва Степаном Грибоедовым, сельским шофёром: увидев себя в гипнотическом сне Наполеоном, он также не смог жить после пробуждения...

На новом переломе истории возникает новая версию легенды Башлачёве — русском поэте, который задыхается и сжигает себя, потому что не может пережить пробуждения от вдохновенного сна, в котором корни переплетены глубоко и красиво, все связано со всем, и «веет славянским словом молва, как все хорошо! Славно на земле, где всяк всему голова».

Его герои в нас и среди нас — потому что снова одолевают одиночество, безысходность и цинизм. А многие, примерив подобно Егорке, «генеральский мундир», обманув вдову и наломав дров «в Праге и Варшаве», в итоге обнаруживают, что родная хата сожжена не в песне, и не в глупой легенде для бедной вдовы, а в самой что ни на есть реальности. Остаётся надеяться, что и этот сон пройдёт, что тем из нас, кому, может быть, после пробуждения доведётся снова увидеть вокруг «чёрный дым и тление», песни Башлачева помогут прийти в себя.

Александр Башлачёв

«Окоп»

Всю ночь я рыл окоп. Рубил лопатой
Тела давно забытых мертвецов
Они мне зубы скалили в лицо
И я колол их черепа прикладом.

И падал снег. И звезды громко выли
И некуда спешить не нужно было мне.
Улечься поудобнее в могиле
Ещё хватало времени вполне.

Ко мне уже слеталось вороньё,
Голодные, безумные вороны...
Я медленно считал свои патроны,
Последнее сокровище своё.

Рассвет лепил бездарнейшую плесень,
И долго полз ко мне безногий день.
Я молча ждал, когда же из-за леса
Появится привычная мишень...

Я твёрдо их решил не пропустить
Я честно ждал, доверенно и строго,
Но, вот беда, забыв меня спросить
Они пошли совсем другой дорогой

И о колено разломив ружьё
Я отряхнулся, с плеч сорвал погоны
Побрёл домой, разбрасывал патроны,
Последнее сокровище своё.

И — как смешно — я не нашёл оконца
Где хоть немного ждали бы меня.
А вороны уже клевали солнце
Слепое солнце завтрашнего дня.

Сергей Михайлов
СамолётЪ