В чём сила, брат? «Повесть о царице и львице» или История, как превратить рыцарский роман в душеполезное чтение

В XVII веке ещё не было тех двух компактных «культурных классов»: европейски ориентированных элит и традиционалистов, ориентированных на сохранение средневековых по своей природе устоев, которые с после радикальных петровских реформ будут с переменным успехом вести борьбу за остающуюся неразвитой и патриархальной массу. С перерывом на 70 лет правления большевиков, одинаково ненавидевших и славянофилов, и западников.

Об этом в своём свежем комментарии к литературному памятнику конца XVII века «Повести о царице и львице» напоминает Иван Давыдов, главный редактор журнала Republic —"Власть«*.

«Повесть» была необычайно популярна ⁠на Руси в конце XVII, ⁠в XVIII и даже в XIX веке. Сохранились сотни списков, есть богато иллюстрированные. Любопытно при этом, что за повестью стоит западная литературная основа — изданный в Париже еще в начале XVI века рыцарский роман «Повесть об Оттоне и Олунде». Роман перевели на немецкий и издали в Германии, оттуда он пришел в Польшу, а польскую версию уже в XVII веке перевели для собственного развлечения на русский дьяки посольского приказа, старавшиеся в меру сил следить за европейскими литературными модами.

Сюжет оригинала — классический образец жанра, типичный рыцарский роман, вроде тех, читая которые, сошел с ума Дон Кихот из Ламанчи. В основе конфликта — оклеветанная завистниками знатная дама, которую разлучают с сыновьями — одного забирает львица, другого — обезьяна. У львицы царица ребёнка отнимает, и больше львица в повести не появляется. Главный герой там — Олунд, второй мальчик, которого украла обезьяна. Он вырастает, становится странствующим рыцарем и путешествует по миру, побеждая зло. Основное содержание французской книги — бесконечные и однообразные (и дико скучные на вкус современного читателя) описания его битв с разными негодяями и чудищами.

И вот такое внушительного объёма произведение попадает к писцам посольского приказа, владевших иностранными языками и даже писавших рифмованные стихи на польский манер. Они переводят роман на русский язык. После чего его история только начинается.

«Повесть о царице и львице». Разворот рукописной книги с 39 полностраничными миниатюрами. Центральная Россия. 1840-е

Изгнание обезьяны

Первым делом редактор уберёт все непонятные иностранные имена. Героев отныне не будут звать никак: царь, царица, царевичи, князья, синклит. В книге нет ни одного собственного имени. Никакой конкретики и касательно того, где происходит действие, — речь о некоем христианском государстве, и это всё.

Не будет в повествовании и обезьяны, как, видимо, неприличного зверя. Зато львица (в оригинале эпизодический персонаж) — зверь благородный, царица зверей, достойная пара царице земной, — станет одной из главных героинь.

Не будет в российской версии и всех этих затянутых описаний битв, которые так любили европейские читатели рыцарских романов.

В итоге сюжет будет сведён к синопсису. На первом плане — оклеветанная свекровью, но терпеливая царица, которая не проклинает судьбу, но демонстрирует смирение и в молитвах Богородице изливает душу. Все прочее — лишь канва для истории о том, как праведный человек должен принимать испытания. Истории, очень похожей на ту, которая в XIX веке станет основой пушкинской «Сказки о царе Салтане». Кстати, «Повесть о царице и львице» была очень популярна в народе и в XIX веке. Наградой за смирение станет финальный хэппи-энд, когда пропавшие сыновья воссоединятся. По сути, бывший рыцарский роман по формату максимально приближается к житию — жанру, который древнерусскому читателю знаком и понятен.

И это, по мнению комментатора, уникальная для нас возможность заглянуть сознание предков, понять, что они думали, как реагировали на явления и вещи.

Так, для редактора «Повести» книга — не просто вещь или способ развлечения, а нечто сакральное. В соответствии с этим своим представлением, он не просто редактирует подстрочник французского романа, а восстанавливает гармонию мира и возвращает письменному слову его возвышенный статус.

Давыдов обращает внимание, что история перевода и переделки «Повести о царице и львице» весьма характерна для XVII века — особого для России времени, когда страна искала способы освоить западную культуру, не потеряв при этом собственную традицию. Искала в лоб — переводя книги о «ратном строении пехотных людей», создавая полки нового строя, ставя на поставцы рядом со старинными братинами изысканные кубки голландской работы, или — как мать царя Петра — в сундучок с книгами для внука кроме истоминского «Букваря» складывая и неадаптированный рыцарский роман — «Историю о Петре златые ключи».

И по-другому, сложнее, тоньше, так, как мастера-иконописцы, старавшиеся хитрости иноземных гравюр не скопировать, а встроить в свои работы. И как этот книжник, который переиначил «Повесть об Оттоне».

Сцена битвы. Миниатюра к «Повести о царице и львице», 1870-е гг.

В итоге Россия вместе с царём Петром выбрала первый, «лобовой» путь, но русская Европа могла быть и другой. Сегодня трудно решить, какой вариант был бы лучше.

Интересно, что особую любовь к «Повести о царице и львице» на протяжении, как минимум, полутора столетий питали старообрядцы, люди, до последнего противившиеся идущим с Запада нововведениям. И читали они «Повесть» вовсе не для развлечения. Это чтение для времени Великого поста, есть списки, где история про «царицу и львицу» — под одним переплетом с такими серьезными сочинениями, как «Слово о скончании мира, и о Антихристе, и о Втором Пришествии» и «Слово о Втором Пришествии Христове, и о Страшном Суде, и о будущей муке, и об умилении души». Это тексты для возвышенных медитаций, готовящие христианина к принятию пасхального чуда.

*Издание внесено Минюстом в список СМИ — «иностранных агентов»

Подготовил Сергей Михайлов
СамолётЪ