Кадуйский потоп.
В чём сила, брат? Иван Тургенев — тот, кто открыл Россию Западу
Тургенев стал первым, кто начал поставлять от нас в Европу товар высшей пробы — интеллектуальный. Только за это Тургеневу надо бы сегодня поставить памятники под окнами всех администраций в России — от поселковых до столичных...
В национальном пантеоне классиков — Пушкин — Лермонтов — Гоголь — Толстой — Достоевский — Чехов — писатель Тургенев, возможно, даже не в первой пятёрке. Но именно он долгие годы, вплоть до начала 19 века, занимал уверенное место главного русского писателя в Европе. И величайшие русские имена, и русские книги открывал Западу как раз Тургенев. Учился в Германии, долгие годы провел во Франции. Родился в Орле, а умер в Буживале.
Он говорил на немецком, итальянском, французском, английском языках. Признан лучшим стилистом в отечественной литературе.
В 1874 году Тургенев возглавил элитный клуб «обедов пяти»: Флобер, Гонкур, Доде, Золя.
Идея знаменитых «обедов пяти» принадлежала Флоберу. Раз в году, начиная с 1863-го, а позже ежемесячно, на холостяцкие пирушки собирались французские писатели и Тургенев, которому отводилась главная роль.
Эдмон де Гонкур протоколировал эти собрания.
«...зеленый суп, лапландские оленьи языки, рыба по-провансальски, цесарка с трюфелями. Обед для гурманов, приправленный оригинальной беседой о самых вкусных вещах, какие только может подсказать воображение желудка, и в следующий раз Тургенев обещает угостить всех русскими вальдшнепами — лучшей дичью на свете...»
А кроме еды собравшиеся угощают друг друга разговорами об искусстве, философии, науке.
Вторник 14 апреля 1874 года
Мы переходим к структуре французского языка. По этому поводу Тургенев говорит приблизительно следующее:
— Ваш язык, господа, представляется мне инструментом, которому его изобретатели простодушно стремились придать ясность, логику, приблизительную верность определений, а получилось, что в наши дни инструментом этим пользуются самые нервные, самые впечатлительные люди, менее всего способные довольствоваться чем-то приблизительным.
В воскресенье 5 марта 1876 года Тургенев вошел к Флоберу со словами:
«Никогда еще я не видел так ясно, как вчера, насколько различны человеческие расы... Я думал об этом всю ночь! Ведьмы с вами, не правда ли, люди одной профессии, собратья по перу... А вот вчера, на представлении „Госпожи Каверле“, когда я услыхал со сцены, как молодой человек говорит любовнику своей матери, обнявшему его сестру: „Я запрещаю вам целовать эту девушку...“, во мне шевельнулось возмущение! И если бы в зале находилось пятьсот русских, все они почувствовали бы то же самое возмущение. А вот ни у Флобера, ни у кого из сидевших со мной в ложе не возникло такого чувства!.. И я об этом раздумывал всю ночь. Да, вы люди латинской расы, в вас еще жив дух римлян с их преклонением перед священным правом; словом, вы люди закона... А мы не таковы... Как бы вам это объяснить. Представьте себе, что у нас в России как бы стоят по кругу все старые русские, а позади них толпятся молодые русские. Старики говорят свое „да“ или „нет“, а те, что стоят позади, соглашаются с ними. И вот перед этими „да“ и „нет“ закон бессилен, он просто не существует; ибо у нас, русских, закон не кристаллизуется, как у вас. Например, воровство в России — дело нередкое, но если человек, совершив хоть и двадцать краж, признается в них и будет доказано, что на преступление его толкнул голод, толкнула нужда, — его оправдают... Да, вы — люди закона, люди чести, а мы хотя у нас и самовластье, мы люди...» Он ищет нужное слово, и я подсказываю ему: — Более человечные! — Да, именно! — подтверждает он. — Мы менее связаны условностями, мы люди более человечные! Воскресенье, 1 февраля 1880 года Вчера Тургенев пригласил Золя, Доде и меня (Гонкура, СамолётЪ) на прощальный обед перед отъездом в Россию. Его тянет вернуться на родину труднообъяснимое чувство потерянности, — чувство, уже испытанное им в дни ранней юности, когда он плыл по Балтийскому морю на пароходе, со всех сторон окутанном пеленой тумана, и единственной его спутницей была обезьянка, прикованная цепью к палубе. И вот, в ожидании других гостей, он описывает мне ту жизнь, которая начнется для него через полтора месяца, — свое жилье, повара, умеющего готовить только одно блюдо — куриный бульон, свои беседы с соседями-крестьянами, которые он будет вести, сидя на низком, чуть ли не вровень с землей, крылечке. Тонкий наблюдатель и искусный рассказчик, Тургенев представляет в лицах все три поколения крестьян: он изображает стариков, с их несвязной речью, полной звучных восклицаний и ничего не значащих междометий и наречий; изображает поколение сыновей, бойких говорунов и краснобаев; наконец, поколение внуков, молчаливых, уклончивых, в сдержанности которых чувствуется скрытая разрушительная сила. На моё замечание, что эти беседы, должно быть, скучны ему, он отвечает, что нимало не скучны, что, напротив, можно только удивляться тому, как много узнаешь от этих людей, темных, невежественных, но постоянно и сосредоточенно размышляющих в своем уединении ...« Иван Тургенев «Русский язык», стихотворение в прозе: «Во дни сомнений, во дни тягостных раздумий о судьбах моей родины, — ты один мне поддержка и опора, о великий, могучий, правдивый и свободный русский язык! Не будь тебя — как не впасть в отчаяние при виде всего, что совершается дома? Но нельзя верить, чтобы такой язык не был дан великому народу!» Евгения Васильева
СамолётЪ