«Русская народная галлюцинация». Умер Пётр Мамонов — артист, пьяница и проповедник

Мамонов, который вывел на роковую и театральную сцены, а также на киноэкран образ аутсайдера, человека с тёмной стороны жизни: пьяницу, суицидника, юродивого, сам по природе таким не был. Мальчик из приличной семьи (папа — инженер-металлург, мама — переводчик со скандинавских языков) выучился на литературного редактора, работал в журнале.

Потом он скажет, что до начала артистической карьеры (в 32 года!) «много, где был, много, чего видел, но всё это не принесло мне никакой пользы. Только навык — как авторучку держать».

Артист проявился в Мамонове ещё в детстве, собственно, за это его и исключили из школы с формулировкой «устраивал цирк».

Настоящий цирк Мамонова пошёл с началом горбачёвской перестройки, когда в стране повеял сквозняк очередной (как тогда казалось) оттепели, вызывая внезапное обострение у томящихся духом в душных рамках советского государства. Для Петра Николаевича это было самое оно — он пустился во все тяжкие: пил как не в себя, бузил, но одновременно изливал душу в песнях, которые тогда писались десятками.

А потом, когда с лёгкой руки вездесущего Артемия Троицкого появились «Звуки Му», с Липницким, Бортничуком и Хотиным, необъятная и закоулистая душа Мамонова нашла выражение в том самом, что и было обозначено не вполне корректно, может, быть, но в общем верно — «русской народной галлюцинацией». Троицкий, если верить Михаилу Козыреву, называл «пластические этюды» Мамонова «смесью уличного шута, галантного подонка и беспамятно горького пьяницы».

И ведь это заходило, ведь находило встречный отклик в душах, стряхивающего оцепенение народа, кричавшего Мамонову из зала: «Петя, отец родной!». В пантомиме «Пети», которая была чем-то средним между дансингом откуда-то из 60-х и совершенно русским скоморошеством, в его жёстких и острых текстах не было ничего общего с отечественными рокерами того времени.

Мамонов жил и пел, и плясал на особицу. И продолжал жадно искать то ли себя, то ли что-то в себе, не уставая делиться этими поисками с народом. Бросив эстраду, пошёл в театр, потом в кино, блистая в «Игле» Рашида Нугманова и «Такси-блюзе» Павла Лунгина.

Потом были два фильма Лунгина, сделавшие Мамонова настоящей кинозвездой: он снялся его в «Острове» в роли монаха-отшельника и в «Царе» в роли Ивана Грозного.

Этих двух лент и неожиданного для многих истового воцерковления Мамонова хватило для того, чтобы в глазах народных масс он превратился в самого популярного русского православного проповедника, опять-таки «отца родного», но по другому поводу.

В этой роли к 70-летию Мамонова ухватила Ксения Собчак, почти такая же шустрая, как молодой Троицкий, попытавшаяся разгадать «загадку» Петра Николаевича. Мол, ведь ради чего-то же он бросил сцену, тусовочную славу, изменил образ жизни. Ради чего.

Мамонов не скрывал, отвечал честно, как думал. Но ведущая «Док-тока», похоже, не понимала. И не удивительно, просто они были из разных времён: Мамонов из того времени, что течёт последовательно и полноводно, как река из прошлого в будущее, не без завихрений и водоворотов, конечно, но в целом понятно и ровно. А Ксения — полноправный обитатель той петли времени, в которой мы почти всей страной застряли почти на тридцать лет.

То, что кажется безумно важным обитателям этого застойного терминального аппендикса, особенно власть предержащим, из-за чего они так переживают, сердятся, ругаются со всем миром или тиранят собственных подданных, в масштабах времени нормального и регулярного — чушь собачья, прах и тлен. То, что нельзя воспринимать всерьёз нормальному человеку, надо просто плюнуть и двигаться дальше.

Очень хочется надеяться, что Пётр Николаевич Мамонов так и сделал. Сделал, что мог, пытаясь достучаться до нас, грешных. И отправился дальше, туда, куда, наверное, готовился и хотел попасть.

Юрий Антушевич
СамолётЪ