Субботние чтения. Павел Лунгин: «Что они сделали такого в жизни, кроме того, что Советский Союз развалили?»

10 мая на российские экраны вышел новый фильм Павла Лунгина («Такси-блюз», «Свадьба», «Остров») приуроченый к 30-летию вывода советских войск из Афганистана, рассказывает о переходе 108-й мотострелковой дивизии с Чарикарской равнины к стратегическому перевалу Саланг, связывающему северную и центральную часть страны. Картина, снятая при поддержке государственного Фонда кино, столкнулась тем не менее с неприятием части отечественной окологосударственной элиты, включая режиссёра Никиту Михалкова.

Портал «Медуза» взял по этому поводу у автора фильма интервью, которое, впрочем, вышло далеко за чисто кинематографические рамки. СамолётЪ предлагает краткий синопсис этой нетривиальной беседы.

Человек, оставшийся в советском времени

Павел Лунгин признаётся, что идея фильма возникла из случайной встречи с Николаем Дмитриевичем Ковалёвым (принимал участие в боевых действиях в составе ограниченного контингента Вооруженных сил СССР в Афганистане; с 1996-го по 1998-й был директором ФСБ России — СамолётЪ).

Хотя, может быть, эта встреча была и не такой уж случайной, рассказывает Лунгин, — Ковалёв очень хотел сделать этот фильм, причем посвятить его не большим генеральским свершениям, а своим однополчанам.

— Он принадлежал к службе внешней разведки, был при армии, но ходил в штатском и в основном вел переговоры с моджахедами — кого-то вербовал, с кем-то договаривался о выкупе, с кем-то — о том, чтобы наши войска могли без потерь пройти через какой-то перевал. В Афганистане были целые системы перевалов, которые контролировались моджахедами. В фильме речь идет о перевале Саланг — он был знаменит тем, что без договоренности с моджахедами обойти его было никак нельзя. Заводить войска легко, а вот вывести их уже сложнее.

В картине много документального. Например, линия прапорщика (его играет актер Ян Цапник), который, чтобы купить телевизор, обманывает местных, обещая продать им оружие. Его действительно после этого похитили — и как раз людям из СВР нужно было договариваться о выкупе. Ковалев рассказывал мне, как они с однополчанами спали с оружием, как кто-то в грозу расстрелял тельняшку, которая сушилась на улице и порывом ветра ударилась в окно, а кто-то расстреливал холодильник «Север», который издавал жуткие звуки. Из таких маленьких кусочков жизни мы и написали сценарий.

Он (Ковалёв — СамолётЪ) видел его на разных этапах производства. Но до официальной премьеры, к сожалению, не дожил — он умер от болезни в начале апреля 2019 года. Это был совсем не официозный человек. Хотя подумать только — он был генералом армии, министром ФСБ, Путину ключи от сейфа передавал.

Мне Ковалев всегда казался каким-то детским, как будто не вписанным в хитросплетения современной жизни, в том числе в ее финансовые составляющие — как будто внутренне он остался в советском времени. Он пытался найти деньги на производство этого фильма, но у него никак не получалось — его подводили какие-то банкиры, и он ужасно огорчался.

Деньги и «патриоты»

— У нас действительно были очень сложные моменты, когда совсем не было денег и когда казалось, что снять это просто нереально. Мне давали деньги, но какие-то небольшие — а фильм ведь сложный, снимать надо было в горах. Сначала мы думали ехать в Узбекистан или Таджикистан, но там было очень дорого, поэтому пришлось ехать в Дагестан.

Лучшие режиссеры — это те, которые зарабатывают деньги. Ситуация в российском кино за последние годы сильно изменилась, и для меня условия такие же, как и для всех остальных. У нас почему-то все думают, что кино — это бизнес, а театр —искусство. Но на самом деле главный бизнес — это театр. Сегодня просто гигантское количество безвкусных, пошлых спектаклей, которые идут при полных залах — как это ни странно и ни удивительно. У каждого театра есть свой спонсор — даже у самого захудалого. В театре есть кулисы, туда можно войти, попить чаю, пообщаться с актерами.

А кино — и то, которое претендует на какую-то художественность, и то, которое претендует только на деньги, — все валится в одну кучу. Найти деньги сейчас очень сложно, потому что кино практически не приносит прибыль. А чтобы приносило — нужно сделать очень дешевый фильм, который посмотрит большое количество людей — как фильм «Горько!», например.

Я встречался с огромным количеством патриотически настроенных людей, бывших афганцев, все обещали нам поддержку, а в итоге наc поддержал частный и честный капиталист, совершенно не заинтересованный в Афганистане, ему понравился сценарий, и он рискнул деньгами.

Это тема для размышления: почему в одну сторону патриотизм приносит деньги, а в другую — нет? Патриоты ничего не делают для страны, зато страна много делает для патриотов — это одностороннее направление.

Сначала я был удивлен, а потом стал относиться к этому с юмором. Помню, сижу напротив «патриота», ресторан «Узбекистан», плов, рюмки, у него глаза горят, обещает мне, а я чувствую — врет.

Просто жалко денег. Не верят, не любят, ничего не хотят, не готовы ничем жертвовать.

«Чтоб генерал поднес ко рту рюмку водки! Такого никогда не было»

— Собрался полный зал в кинотеатре «Иллюзион». В основном пришли друзья-«афганцы» Ковалева: был Николай Николаевич Бордюжа, бывший глава пограничных войск, были генерал-полковники, генерал-лейтенанты, представители организации «Офицеры России» — люди, которых сложно упрекнуть в либерализме. Их общее впечатление было очень хорошим.

Но потом, видимо, кто-то из тех, кто был тогда в зале, написал письмо, и началась кафкианская история. Вдруг возникло «мнение», и тут же появились письма с обидами — и, наконец, появился сенатор Морозов.

Он позвонил мне даже по-товарищески и попросил показать ему фильм. Я согласился — хотя совершенно не обязан был этого делать.

На этом показе я почувствовал себя Пастернаком. Это было смешно и одновременно совершенно жутко: зажигается свет, и вдруг раздается голос — встает такой здоровый мужик — и говорит: «За такие фильмы в морду надо бить!» И еще голос из зала: «Сажать надо, сажать!» Я стою один, а они продолжают. Кто-то кричит, что фильм снят на деньги ЦРУ: «Чей заказ?» Какие-то женщины вдруг появляются — такие пламенеющие женщины со страшными крашеными медными волосами: «Вы скажите, сколько вам заплатили»; «Это в крови все»; «Молодежи такое нельзя показывать».

Некоторые более ясно мыслящие говорили: «Да, было такое, и даже не такое было, но об этом мы вам не скажем. Но молодежи нельзя это видеть». А я стоял и думал, кто они такие, чтобы говорить с молодежью? Что они сделали такого в жизни, кроме того, что Советский Союз развалили?

Пародийная ситуация, и в то же время жутко, потому что такая волна ненависти, желания запретить, разорвать.

Со слезами на глазах говорили: «Чтоб генерал поднес ко рту рюмку водки! Такого никогда не было». Кричали, что они не мародеры. Но на самом деле, думаю, их смутило то, что мой фильм по сути своей антивоенный.

Я не зову всех на бойню, не призываю с одним автоматом убить пять тысяч афганцев, а показываю какую-то растерянность и боль, показываю, что человеку бывает нехорошо от того, что он людей убивает, бывает, что у него после этого жизнь ломается.

Мне кажется, что фильм получился вполне патриотичный. Я правда уже плохо стал понимать, что означает это слово, но в фильме много личного мужества и много поступков, которые мне нравятся.

«Внутреннее» государство

— Недавно узнал о результатах соцопроса, согласно которому 70% россиян любят Сталина. Но ведь не любят они Сталина на самом деле!

Вообще я не верю никаким социологическим исследованиям нашего населения, потому что наши люди все время пытаются угадать, куда дует ветер. Сейчас он вроде дует к Сталину — вроде бы надо его любить. С другой стороны, потом начинается кафкианская вещь: люди сами себя уговаривают и потом уже до слез, до отчаяния, до безумия начинают во все верить. Точно так же люди начинают неистово запрещать фильмы. При этом мне кажется, что эти люди тоже обманутые.

Что произошло с «Матильдой» (фильм Алексея Учителя, вызвавший резкое неприятие у части «патриотически» настроенной общественности — СамолётЪ), я не понимаю до сих пор. Я тогда очень много выступал, потому что увидел опасность этого феномена. Как знал, что сам попаду под это — под цензуру снизу. Мы же привыкли к тому, что цензура — сверху, а когда какая-то маргинальная группа вдруг начинает тебя ненавидеть, срывать картины или плевать тебе в лицо, это надо очень жестко пресекать.

Всё, что делают люди, так или иначе, у нас одобрено или внешним, или тайным, внутренним государством — как у Оруэлла была внешняя и внутренняя партия. Внутренняя партия любит Сталина, хочет запретить фильмы, и люди пытаются угадать её настроение.

Никита Михалков и «советский» народ

— Наверное, кто-то хотел заработать на этом некий политический капитал. Но думаю, наш народ все больше и больше разделяется на два народа. И один из них люто ненавидит другой. И вот сидят два афганца и не могут договориться — один говорит, что надо посадить, а второй, что все так и было.

Один советский, обиженный, оставшийся где-то в парадигмах «посадить, запретить, разорить и ровняйся смирно». И народ этот — довольно большой. Свой первый фильм «Такси-блюз» я совершенно интуитивно снял как раз об этом разделении.

Я думаю, что ему (Никите Михалкову — СамолётЪ) действительно не понравился фильм. А, может быть, он не хотел проблем. То, что он все это сказал, — конечно, глупо. У нас режиссеры других режиссеров не ругают — критики ругают, чиновники ругают. Это как между врачами, между патологоанатомами: мы друг друга не вскрываем.

Но я удивился, ведь тем самым он себя подставил. Я, естественно, тут же его лягнул и ответил, что высот, которых он достиг в «Цитадели», теперь никому никогда не достичь.

Но что еще он мог получить в ответ? Если фильм состоит из клише, то почему его запрещают? Если нет клише, то почему он о них говорит? Иногда мы говорим о прямой цензуре, а иногда создается какая-то такая атмосфера, в которой рука сама по себе что-то не пишет — ну, не идет рука. (Смеется.) Эту атмосферу многие люди чувствуют.

«Я оставляю за собой право сложно относиться к разным вещам»

— Не надо разделять нас всех на две армии. Пусть люди живут так, как они хотят. Почему кто-то должен решать, когда я могу дать в морду, а когда извиниться или испугаться? Я оставляю за собой право сложно относиться к разным вещам. Я привык думать, что Крым русский, вернее наш общий. И то, что Крым украинский, — особой радости у меня не вызывало. Я так считаю, я там всю жизнь отдыхал — у меня такое ощущение.

Но я совершенно по-другому отношусь к Донбассу — совсем по-другому. И мне кажется, что объединять эти два вопроса в один — совершенно неправильно. Человек имеет право на сложное мнение, и на состояние он тоже имеет право. Сегодня он может развестись, а завтра опять с женой расписаться. Это примитивное фейсбучное разделение на своих и чужих ужасно обедняет и играет в пользу бессмысленных людей, которые сами по себе ничего не делают. Очередной комментатор из фейсбука не может знать, почему кто-то поступает именно так, а не иначе, он не задумывается о том, что чьи-то действия могут быть продиктованы тем, что человеку нужно было выпустить спектакль или снять фильм, и этот фильм был для него в 100 раз важнее всех этих писем, под которыми подписались 500 человек.

Дима Быков иногда говорит, что он любит Советский Союз. Давайте теперь плюнем ему в лицо! Как у него перемешалась первая любовь, «Артек», в котором он плавал, воспоминания юности, как это все преломилось в любовь к СССР, не нам судить. Судим его по его делам, а дела его хороши.

И мои дела не плохи. Стыдного я не делал. Но меня судили, звонили мои старые друзья и с ужасной патетикой говорили: «Я не верю, скажи мне, что я ошибся, скажи мне, что мои глаза подвели меня». Я хотел бы сохранить право быть самим собою. Я всегда так жил, не примыкая ни к какой группе — у меня это с детства. Моя мама мечтала, чтобы я стал диссидентом. Мы очень дружили с Литвиновыми. Павлик Литвинов был не намного меня старше, а уже увенчанный лаврами, потому что вышел на Красную площадь, и его даже в ссылку отправили. А я, как скотина...

«Сегодня надо всё время быть первым»

— У нас люди забывают, что демократия — это компромисс.

Вы видели, как люди входят в метро? Они просто входят в тебя — как в дверь. Я, как старомодный человек, начинаю уступать дверь, так меня учили с детства. Вообще я езжу на машине и в метро почти никогда не бываю, но однажды я так простоял чуть ли не полчаса, и никто не дрогнул. В этом есть еще какая-то полууголовная история: если ты пропустил кого-то, то ты слабак, то тебя поимели.

Раньше не было, раньше все уступали друг другу. А сегодня пришли новые люди, новые успехи, надо все время быть первым, надо все время быть впереди, надо обогнать, обойти, вырвать что-то на секунду раньше.

Тогда (в советское время — СамолётЪ) совсем отсутствовал вопрос денег — творческому человеку нужно было суметь пройти между пропагандой и остаться среди интеллигенции. В то время издевались над режиссерами, на чьи фильмы массово ходил народ. Как это было, например, с Борей Дуровым, который снял очень популярную в то время картину «Пираты XX века». Я помню, как над ним глумились, — а сейчас его подняли бы на щит, он был бы счастливейшим человеком в мире, но тогда его просто растоптали.

Помню, как мне было стыдно, когда мой фильм «Непобедимый» хорошо собрал в прокате — как-то это было не «по-нашенски». Наверное, именно по этому так тоскует Быков — ведь тогда мнение интеллигенции было невероятно ценным, оно было даже квазирелигиозным. И вот так мы жили — между официальной пропагандой и колоссальным уважением к тем, кто пытался что-то сказать. А сейчас все стало упираться в деньги.

«Мне жаль тех, кто уезжают из России»

Наша страна очень противоречива. Во многом она имитирует свободное общество — и во многом им является; имитирует бесцензурность и имитирует цензуру. Это такая очень сложная система полузеркал, полуотражений, но, должен сказать, что это делает нашу жизнь удивительно интересной.

В этом смысле мне жаль тех, кто уезжают из России. Говорю это как человек, который долго прожил во Франции, — ничто не может сравниться с интенсивностью нашей жизни, с ее электричеством, количеством событий, выставок, презентаций или просто пьянок. Нигде нет ничего похожего. Азарт жизни, который я так люблю, я вижу только в Москве.

Из этой сакральности власти у нас и вытекает все. И власть сакральна, и идеи ее сакральны, и война сакральна, и любая идеология сакральна. Эта сакральность власти — главное, что нам предстоит преодолеть.

Подготовил Сергей Михайлов
СамолётЪ