Человек, который не знает, что такое патриотизм. Автор «Аритмии» о Москве и провинции — своём ощущении России

На фоне ежедневного словесного мусора, сыплющегося на нас с телеэкранов и высоких трибун, простые слова московского режиссёра кажутся глотком свежего воздуха. Предлагаем читателям Самолёта несколько «выбранных мест из Хлебникова». Вам понравится...

Если кратко, если четко,
Только взятка — только водка!
Две стальные наши скрепы,
Остальные все — нелепы.

Сергей Шнуров
«Кандидат»

Россия — две реальности

— Мне кажется, в России, на самом деле, две реальности. Есть московская реальность и реальность маленьких городков, поселков, деревень, далеких от Москвы. Вот сейчас для меня, как для москвича, реальность — это что-то, меняющееся с огромным ускорением. Помню, лет семь назад меня и других режиссеров пригласили на телеканал «Дождь» на часовую программу подискутировать, нужна ли в искусстве цензура. Там были Кирилл Серебренников, Лёша Попогребский, еще кто-то. Я тогда сказал: «Ребята, почему такой формат странный — час? Давайте быстро скажем, что цензура не нужна, и разойдемся, это две минуты максимум». Но вот уже года три, как цензура стала частью реальности. Кирилл под домашним арестом, Сенцов сидит. Сначала что-то казалось невозможным, потом это случалось раз в год, потом раз в месяц, и скорость изменений все нарастает. Все хуже, все страшней, и мы очень быстро к этому привыкаем. Реальность провинции вообще другая, там ничего абсолютно не происходит, единственное — какая-то мнимая стабильность действительно появилась: такой уровень чуть выше бедности, при котором люди как-то начали спокойно жить. Она их невероятно радует. Их очень хорошо можно понять. Как Москве всегда было все равно, что там в провинции, так и им абсолютно все равно, что происходит в Москве, что там за «болотная» история. Они просто вообще не понимают, что происходит.

Российская глубинка

— Там огромное количество прекрасных людей, точно так же, как везде. Это не ужасное место, не средоточие какого-то кошмара, морока. Но в деревне произошли необратимые вещи: развал сельского хозяйства, случившийся за последние двадцать лет, вообще отучил людей работать. Навык просто утерян. Глубинкой должны заняться, этих людей нужно начать поддерживать, как это происходит в Европе, в Америке. Там сельское хозяйство субсидируется разными способами, университетские города в глубинке становятся новыми центрами культуры. У нас же этого нет. Мечта об образовании — это мечта о переезде в Москву. Если ты хочешь учиться, работать, ты должен туда уехать.

Песни об утраченном величии

— Не думаю, что это особенно с религией связано, хотя я совсем не религиозный человек и, может быть, чего-то тут не понимаю. Ведь, когда пересекаешь границу с Белоруссией или Украиной, там сразу все чище, аккуратнее, еда вкуснее, поля распаханные. Вот у португальцев есть особый песенный жанр, называется фаду — песни об утраченном величии. Там до сих пор собираются, поют их в клубах, это дико популярно. Мне кажется, что у нас тоже есть свой имперский фаду: люди живут былым величием, и этого им почему-то достаточно. Они же все смотрят телевизор, им насаждают идею, что они великая нация, которая выиграла Великую отечественную войну и полетела в космос. А дальше что? Нет ощущения, что дальше было еще что-то. Американский патриотизм, например, очень современный — Силиконовая долина, Apple. То, чем сейчас можно гордиться. Взять айфон и сказать: вот, это наше. У нас Тесла, супер-разработки, кино, мы столица мира. Современный патриотизм — он нормально выглядит. Когда же патриотизм основан на событиях полувековой и более давности, это выглядит абсолютно зловеще. Чем мы после Гагарина можем, по большому счету, гордиться, объективно, всей нацией? Даже балет — очень условная какая-то вещь... Я не знаю, что это такое — патриотизм. Его сейчас связывают со скрепами, с любовью к правящей власти и так далее. Все это чушь. Слово обесценено. Наверное, надо найти какое-то другое.

Самые интересные люди России

— Предприниматели. Они мне кажутся самыми интересными людьми в России. Даже безумно выглядящие Тиньков и Чичваркин. Это не те, которые через власть чего-то там добиваются, это предприниматели, которые в 1990-е ходили с клетчатыми сумками, нажили какое-то состояние, продолжают заниматься бизнесом, при том, что им заниматься просто невозможно в той же самой глубинке. Когда ты узнаешь, через сколько инстанций должен пройти человек, чтобы просто продать свою картошку или забитую корову, сколько он должен взяток дать, чтобы встать на рынке, то понимаешь, почему здесь нет ни того, ни другого, ни третьего. Вот пример, чистый Салтыков-Щедрин. У меня знакомый в Карелии решил открыть большую баню. Он пришел сначала к ментам, они сказали: «Ладно, открывай, мы тебе подпишем, только понедельник — наш, то есть менты парятся бесплатно». Пошел к пожарным, они забрали вторник. Пришел в санэпидемстанцию, они забрали среду. По всем инстанциям прошел, у него осталось два дня, когда он может зарабатывать, в остальные — он парит этих местных чиновников бесплатно. Это то, как у нас везде обходятся с мелким бизнесом.

Пространство

— У меня есть одно подозрение. Оно, может быть, слишком красивое, чтобы быть верным, но все-таки в этом что-то есть. У нас сейчас абсолютно антидраматургичное пространство. Я все время про Европу и Америку говорю, но надо же от чего-то отталкиваться, поэтому давайте будем сравнивать. Американец, например, знает, что в полиции иногда кто-то берет взятки, но в принципе, большинство полицейских — это люди, которые тебе помогут и стоят на стороне закона. Если он идет в суд, то надеется на справедливость, зная огромное множество примеров правосудия. Если обращается к врачу, то, в общем-то, тоже ему доверяет. Есть полюса хорошего и плохого. У нас каждый раз — это хитрый шанс. Ты подходишь к полицейскому спросить дорогу и не знаешь, что будет — или он покажет, куда идти, или он тебе подсунет наркотики, и ты присядешь на 5 лет. Про честного милиционера кино невозможно сделать! Про честный суд — невозможно. Про честного врача тоже очень сложно. А в драматургии всегда есть положительное и отрицательное... Герой 1990-х — это герой Дикого Запада, это герой витальности. Данила Багров — неандерталец, который сам себе придумывает очень простую религию: свой — не свой, брат — не брат, черный — русский. У него какие-то понятия, в которых он хочет хоть как-то утвердиться в этом мире, хоть как-то за что-то держаться. Это очень понятная вещь в абсолютно витальном хаосе. 1990-е годы как раз очень драматургичное время, это передел всего вообще. Сейчас такого нет. Есть покрытое таким густым, жирным государственничеством пространство. Мало того, это государство все душит и качает ресурсы. Драматургии очень мало во всем этом, очень несвободное время...

Подготовил Сергей Михайлов
СамолётЪ