Майские острова

В общем, бесполезны. Но без них невозможно представить себе наше Рыбинское «море», которое именно сейчас, в пору большой весенней воды очень похоже на настоящее. Они растворены в нем, стали его частью.

Как и другие острова, которые каждый раз возникают в моей памяти в такие вот майские дни негромкого настоящего праздника.

Эти острова — люди, о которых я, конечно, помню всегда, но именно сейчас они вспоминаются особенно отчетливо, хотя некоторых я не знал никогда. Например, деда Игната — крестьянина из деревни под Бобруйском, куда немцы, сминая нашу оборону, пришли в июле 1941-го, чтобы получить первый организованный отпор. Только деда Игната там уже не было. Его вообще уже не было в живых: он умер на строительстве системы Беломорканала-Волгобалта (частью которого было и наше «море»), где-то в этих местах, как и многие зэки «призыва» 30-х годов. Там оставалась моя бабка Анна, чтобы, как и обещала мужу, сберечь троих своих детей — в том числе и моего отца — от немцев и от голодной смерти.

А в полутора тысячах километрах к северу в далеком Архангельске бухгалтерствовал в рыболовной артели другой мой дед — Фёдор, пораженный в правах и высланный из Москвы вместе с «осколком» бывшей интеллигентской семьи — дядей Лёвой, братом моей мамы. Таким был результат их развода по суду, который затеяла моя суровая бабка Мария — поповская дочка и выпускница рабфака МГУ: раздел детей, имущества и ссылка социально-чуждого деда по бабкиному доносу. Зимой 1942-го, уже после начала контрнаступления Красной армии под Москвой к ним приехал старший сын и брат Пётр, которого я видел всего один раз — на пожелтевшей любительской фотографии. Чтобы попрощаться, погулять с маленьким дядей Лёвой по берегу застывшей Двины. Потом уехать и сгореть вместе со своим пулеметным взводом в страшных боях подо Ржевом.

В это время бабушка с мамой уже были в эвакуации в Ташкенте — подальше от войны и от голода. Чтобы потом в конце 1943 года следом за нашими наступающими войсками оказаться в освобожденном и разрушенном войной Донбассе. Том самом, где потом мама встретит моего отца. Где их, в конце концов, похоронят рядом. А я не смогу приехать к ним на могилы, потому что сейчас в Донбассе опять война...

Дом, из окна которого я смотрю на море, построил дед моей жены — Леонид. Перевез сруб с той стороны, когда еще и моря никакого не было, а была река Шексна, окруженная заливными лугами. Потом он уйдет на фронт политруком, почти сразу же, в первом бою, будет тяжело ранен, помотается по госпиталям. И вернется сюда, к жене и трем дочкам, чтобы жить дальше...

Когда сегодня я слышу жаркие политические споры о тех, уже далеких временах — мне трудно представить, что было бы, если бы однажды на берегу этого моря встретились дед Игнат и дед Леонид. Что они могли бы сказать друг другу — «враг народа» и его, народа «друг», представитель советской власти? Не знаю. Но один вырыл это море и растворился в нем. А другой — охранял и обустраивал жизнь на этих берегах, и навечно лег в эту землю, рядом с морем.

Я не знаю, зачем я все это вспоминаю сейчас. Я плохо понимаю, кто были и, о чем думали все эти люди. Иногда этого знания мне мучительно не хватает. И я ругаю себя, что в свое время был так не любопытен и беспечен. Некоторых я не видел и не знал никогда, но те, кого видел и знал, как мне кажется, любили меня. И я их любил. Мне было хорошо с ними. Без них меня бы просто не было. Я думаю, это надо помнить.

Юрий Антушевич
«РМ»