Перемена участи

Прямо на наших глазах, в дни, когда погибших детей море выносит на берега нашего позора, две великие страны меняются ролями. Массовое перемещение людей лежит в самой сердцевине истории США и Германии. Но сегодня две эти державы отвечают на миграционный кризис не так, как можно было бы предположить, основываясь на их предшествующем опыте.

Статуя Свободы изначально должна была служить символом интернационального республиканского движения, но была переосмыслена как маяк надежды для беглецов из других стран. Стихи Эммы Лазарус на пьедестале памятника гласят: «Храните, древние страны, вашу легендарную пышность, а мне отдайте ваших усталых, ваших бедных». Но сегодняшний американский президент — занимающий активную позицию по многим вопросам — судьбу беженцев обходит молчанием. Кандидаты-республиканцы, борющиеся за право наследовать Бараку Обаме, даже те из них, чьи семьи недавно переехали в США, соревнуются в ксенофобской риторике и готовят предложения о том, как укрепить границы, на охрану которых и так выделяется $3,6 млрд в год. Границу США уже сегодня защищают 20 000 человек и сотни километров ограждений.

Между тем канцлер Германии, лидер страны, в которой лишь три четверти века назад во имя расовой чистоты была предпринята безжалостная программа дегуманизации и уничтожения, оказалась на должной моральной высоте. Жители Германии в большинстве откликнулись на трагедию беженцев по-человечески. В США разговоры идут о возведении дополнительных стен и массовых депортациях (в случае Доналда Трампа речь идет о 11 млн душ), а в Германии общество готово позаботиться о 800 000 отчаявшихся людей.

Перед миром стоят три всеобъемлющие проблемы. Мы свидетели неостановимой деградации планетарной экосистемы. На наших глазах продолжает шириться пропасть между богатыми и бедными. И в-третьих, есть еще одна и очень большая проблема: это разделение между теми, кто хочет жить только с людьми, которые выглядят и говорят, как они, и теми, кто полагает, что разница в цвете кожи, вере и языке — не препятствие для общежития, при условии, конечно, что пришельцы будут разделять принципы терпимости, которые, собственно, и сделали возможным их прибытие сюда.

Несмотря на то что США с момента основания утверждали свою исключительность как нации иммигрантов, настроения американского общества всегда были переменчивы. Гектор Сент-Джон де Кревкёр в «Письмах американского фермера» (1782), одном из важнейших документов американской жизни, восхвалял юную республику как единственное место в мире, где любой сторонник общих демократических идеалов, независимо от происхождения, расы и языка, мог из приезжего превратиться в гражданина. Но уже 100 лет спустя, когда сотни тысяч иммигрантов въезжали в страну из Италии и Восточной Европы, в обществе зазвучали «трампообразные» нотки. В мае 1887 г., через семь месяцев после открытия статуи Свободы, в день, когда на 13 пароходах в страну прибыло 10 000 мигрантов, в редакционной статье The New York Times вопрошала: «Почему мы должны принимать у себя бедняков Европы, ее преступников, безумцев, сумасшедших революционеров и бродяг?»

В 1924 г. сенатор Эллисон Дюрант Смит настаивал в своей речи перед конгрессом: «В нашей стране достаточно населения, нам пора закрыть дверь и вырастить чистого, незамутненного американского гражданина». Но миллионы и миллионы людей продолжали приезжать, создавая среду этнического разнообразия, питавшую американскую культуру на протяжении всего ХХ века.

Жесткие квоты на иммигрантов, выделенные как малые процентные доли тех общин, которые уже проживали в США, постепенно закрывали вход в Америку. В 1930-е дверь была захлопнута перед носом евреев, отчаянно искавших способов выехать из нацистской Германии. В течение того же десятилетия продолжавшиеся в Калифорнии нападения на мексиканских рабочих заставили последних бежать в свою страну. Десятки тысяч мексиканцев были депортированы тогда же. Хуже того, политики США и Британии организовали две конференции по вопросу о беженцах — в 1938 г. в Эвиане и в 1943 г. в Гамильтоне на Бермудах (в момент, когда об ужасах холокоста было уже хорошо известно), — в продолжение которых заламывание рук и пролитие крокодиловых слез совмещались с тотальным бездействием.

Тем более примечательно, что сегодня именно Германия оказалась страной, наиболее чувствительной к беде сирийских беженцев, причем не только в лице Ангелы Меркель (которая также проявила исключительную внимательность в отношении к признакам возрождения антисемитизма), но и в лице всего общества. Возможно, бесконечная демонизация ее как мучителя несчастных греков помогла Меркель осознать, что Европейскому союзу, если он хочет выстоять и не развалиться, нужно найти себе какую-то другую миссию, помимо надсмотрщика за фискальной дисциплиной своих членов. А может быть, нынешний момент истины наступил для Германии, собственно, как и для всех 28 стран ЕС, просто потому, что наступил — сам собой.

Так или иначе, а именно этот вопрос, а вовсе не вопрос суверенной задолженности позволит решить, выживет Европа или умрет как нечто большее, чем аккуратный менеджер бизнес-циклов. Нет сомнений, что конференции тоже будут проведены. Будем верить, что они не будут таким же фарсом, как те, что прошли в Эвиане и на Бермудах. Будем верить, что пришло время, когда Европа, включая Британию, наконец-то снова найдет давно утраченную основу своей политической анатомии — моральный стержень.

FT, 4.09.2015
Автор — историк, редактор-обозреватель Financial Times
«РМ»