Кадуйский потоп.
«Горячая точка» бедности. Как из неё выбраться России?
Локальный скандал по поводу статьи Bloomberg об угрозе волнений в России из-за роста цен на продукты, возникший по инициативе Минэкономики и пресс-секретаря президента, стал очередным поводом для разговора о верности экономического курса, избранного российским государством.
Ведь, если честно, то, что потребительская корзина у нас больше сдвинута в сторону продуктов, чем в Европе и США (расходы на еду составляют более 40% семейного бюджета), а реальные располагаемые доходы населения в России в 2020 году упали сильнее, чем во многих странах (на 3,5%) — есть прямое следствие фактического отсутствия развития экономики страны. Опережающий рост цен на продовольствие, который пытаются отрицать правительство и Дмитрий Песков, считают экономисты, — реакция на снижение курса отечественной валюты, на продовольственные «антисанкции», на отсутствие конкуренции и нормального делового климата.
И, скорее всего, очередная попытка властей остановить рост цен на продукты с помощью административных инструментов — это определённый «жест отчаяния» из-за неспособности выскочить из колеи антикризисного управления, в которой государство, как полагает директор Центра исследования экономической политики экономического факультета МГУ Олег Буклемишев, находится как минимум с 2014 года.
Именно с того времени, утверждает эксперт ежегодные темпы экономического роста России в 4 раза отставали от среднемировых, что не могло не сказаться на утрате глобальных позиций страны.
Статистические результаты 2020 года, которыми российское руководство гордится, сравнивая их с первоначальными пугающими прогнозами и ситуацией за рубежом, на первый взгляд, выглядят вполне прилично — всего 3,1% спада. Но только из-за того, что этот спад не затронул базовые отрасли, которыми в России остаются государственный и преимущественно сырьевой сектор.
Никто не акцентирует внимание на том, что одновременно провалились реальные располагаемые доходы населения (за семь лет они сократились на 10,6%), а вместе с ними и сектор потребления товаров и услуг (кроме продовольствия).
Неслучайно, отмечает Беклемишев, в разгар пандемии бедность охватила почти 20 млн человек, то есть практически каждого седьмого в стране: «Возникает замкнутый круг: низкие уровни экономической активности и производительности не позволяют динамично наращивать доходы работников, а производству, в свою очередь, некуда расти, поскольку потенциальный внутренний платежеспособный спрос отсутствует».
Между тем для правительства страны пандемия оказалась в значительной степени спасительным событием — помогла под предлогом форс-мажора избавиться от прежних, заведомо невыполнимых целевых установок в отношении социально-экономических параметров или хотя бы отодвинуть контрольные сроки исполнения на будущее.
Кстати, нечто подобное происходит в России уже не в первый раз, начиная с кризиса 2007–2009 годов, который, напоминает эксперт, «разнёс в клочья» чрезвычайно детальную Концепцию долгосрочного развития до 2020 года, написанную в расчете на то, что нефтегазовая «лафа» начала нулевых годов будет продолжаться вечно, обеспечивая стране среднегодовые темпы роста ВВП в 6,5%. А «крымская весна», обернувшаяся международными санкциями и непрерывным форс-мажором для отечественной экономики, кажется, окончательно изменили приоритеты госуправления. Главной заботой властей стал не позитивный образ экономического будущего в ожиданиях бизнеса и населения, а сохранение в любой ситуации свободы рук.
Это почти неизбежно приводит к административным излишествам, полагает Беклемишев, которым «органично соответствует приятная иллюзия сохранения контроля за происходящим и видимость простоты устройства окружающего мира».
В качестве примера он приводит нынешнюю ускоренную продовольственную инфляцию, в основном вызванную ценовыми колебаниями на мировых рынках. В этой ситуации вместо естественной реакции — давно назревшей отмены «антисанкций», более активной антимонопольной политики и дополнительной поддержки беднейших слоев населения — государство возвращает в оборот старый добрый контроль за потребительскими ценами. Он в принципе не способен купировать проблему их роста, зато порождает по дороге кучу рыночных искажений.
Печальная ситуация ещё больше усугубляется общим «фискальным мотивом», который сейчас доминирует в экономике: вместо обеспечения увеличения доходов населения (хотя бы с помощью наращивания трансфертов широким слоям населения, в том числе и за счет снижения налогов, как поступают в развитых странах) и, соответственно, потребительских расходов, без которых невозможно устойчивого экономического роста, государство, напротив, проводит бюджетную консолидацию и повышает налоговую нагрузку, прежде всего на состоятельных граждан.
«Трудно в это поверить, но пандемический год ничуть не сказался на содержимом Фонда национального благосостояния: он увеличился на $58 млрд, или на 46%», — удивляется эксперт, приходя к единственному возможному выводу о том, что реальным приоритетом правительства, судя по всему, служат не национальные цели развития, а скорейшее возвращение к профициту федерального бюджета.
«Непонятно, что, помимо углубления нынешнего кризиса, может развернуть его [вектор государственных усилий в экономике] спять», — пишет Олег Беклемишев.
Однако большинство экономистов назвали «излишне драматичной» оценку Bloomberg, назвавшего Россию «горячей точкой», в которой рост цен на продовольствие может спровоцировать общественное недовольство. Ожидания людей находятся на негативном уровне, но панических настроений у населения нет, уверен директор центра конъюнктурных исследований ВШЭ Георгий Остапкович. «Горячей точкой» страна бы стала, если бы сильно улетел курс рубля. Сейчас этого нет«, — полагает главный экономист Райффайзенбанка Станислав Мурашов.
Только в длительной перспективе недовольство населения подорожанием продуктов приводит к росту напряжения, повышению критического отношения к власти и падению рейтингов, полагает замдиректора «Левада-центра» Денис Волков. Насколько длительной такая перспектива окажется для России, покажет время.
Илья Неведомский
СамолётЪ