Субботние чтения. Историческая «оптика» журналиста: Леонид Парфёнов

Анализ проектов и текстов Леонида Парфенова, показывает последовательную идентификация автора как журналиста и его отношение к истории как к «пространству журналистского поиска». Скептическое отношение к историческим источникам, представление о разрушенной преемственности поколений, обрыве традиций, формирует особый авторский принцип работы с разномасштабными и разнофактурными деталями быта и стереотипами общественного сознания той или иной эпохи. Представляется, что за авторским методом работы с прошлым стоит своеобразная историософия, определяющая и выбор объектов, и выбор методов воплощения прошлого.

Два вопроса и одно предположение

В работе ставятся два исследовательских вопроса:

1. Можно ли, рассматривая авторские декларации, выявить типологические черты подхода к прошлому, позиционируемые авторами как сугубо журналистские? Есть ли основания, исходя из рассмотренного материала, говорить о специфическом журналистском, профессионально обусловленном, историческом дискурсе, журналистском способе «исторического письма»?

2. Является ли журналистский вариант исторического дискурса (если его наличие удастся обосновать) монолитным или, напротив, неоднородным с точки зрения понимания исторического процесса, авторской историософии?

В первой статье рассматривается авторское объяснение журналистского поиска в историческом пространстве Леонида Парфенова. Во второй — журналистские взаимоотношения с историческим материалом Михаила Зыгаря.

Эмпирической основой стали интервью, выступления, предисловия к изданиям изучаемых авторов.

Для начала выдвинем следующее предположение. Существенные и требующие исследования отличия профессионального журналиста, обращающегося к историческому материалу, от профессионального же, академического историка, либо непрофессионального, но занимающего социальную позицию исследователя прошлого возникают тогда, когда автор, обращаясь к историческому материалу, сохраняет и демонстрирует специфическую «журналистскую оптику». Прежде всего, установку на актуализацию исторического материала в контексте настоящего времени, использует специфические приемы журналистского поиска, отбора материала и профессиональные технологии визуализации результата.

Если рассматривать проблемное поле в целом, то непосредственных мотивов и поводов обращения журналиста к прошлому может быть множество: автор может стремиться разрушать или смещать социальные стереотипы настоящего, оспаривать общепринятую, обывательскую, картину мира, вызывать сомнение в очевидных казалось бы, общепринятых, фактах и увлекаться прочими вариантами деконструкции социальных мифов... Его может увлекать поиск аналогий, исторических прецедентов, для прогнозирования результатов событий современности; поиск недостающей для истолкования происходящего информации и т.д.

Так или иначе, история была и остается ключевым фактором, а зачастую и драйвером смысло-, целе- и ценностно порождающих процессов в коллективной картине мира, которую в фоновом режиме формируют медиа. При этом очевидно, что чем выше уровень недоверия к «мейнстримной» картине мира настоящего, тем шире и глубже процесс актуализации исторического прошлого в медиапространстве. Как заметил в одном из выступлений Михаил Зыгарь, все современные журналисты говорят о прошлом. Но уровень этого разговора, его структуры, содержание, платформы и приемы совершенно разные.

Поэтому в данном случае нас будет интересовать не общий тренд внимания к прошлому, а выстроенные и продекларированные журналистские «историософии» и способы «исторического письма». Снабженные своей системой аргументации, техниками работы с материалом, его интерпретации и презентации.

Вероятно, самыми яркими феноменами дуализма «исторического» и «журналистского» являются творческие проекты Леонида Парфенова и Михаила Зыгаря.

Легендарный цикла «Намедни», блестящие телевизионные фильмы и другие авторские медиаформаты первого, а также книги «Вся кремлевская рать. Краткая история современной России», «Империя должна умереть. История русских революций в лицах. 1900=1917 гг.», уникальные мультимедийные проекты «1917», «Карта истории», «1968» второго .

Новаторство, креативность, успешность проектов этих авторов общепризнаны, но серьезный историософский посыл их зачастую остается не очень заметен или трактуется весьма упрощенно.

Работы Л. Парфенова и М. Зыгаря представляют огромный интерес в силу принципиального новаторства авторов, тщательно продуманных и уникальных по технологиям медиаплатформ, а также уровню отрефлексированности в авторском сознании категорий «журналистика» и «история», соотношения их, продуманности профессиональных ролей историка и журналиста.

«...Все равно я действую журналистом» ...

Леонид Парфёнов — создатель особого направления в современной тележурналистике — неоднократно повторяет в интервью и выступлениях, что сегодняшний интерес к истории в нашем обществе происходит от ее тотального незнания. Что, в свою очередь, делает невозможным извлечение уроков из прошлого: «Весь сегодняшний интерес к истории только оттого, что мы её совершенно не знаем».

Актуальность исторического многоаспектна. Знание прошлого — основа самоидентификации. А у современного общества нет самоидентификации, следовательно и нет возможности «начать новую эпоху».

Нарушена естественная преемственность поколений, поэтому историческая память так сильно искажена и подвержена различным манипуляциям:

«В течение 100 лет мы живем уже в третьей стране. С 1913 года, с которого так любила считать советская статистика, у нас третья страна. Мы, конечно, не Советский союз, хотя сегодняшняя Российская Федерация — с юридической точки зрения правопреемник Советского Союза. Но еще менее мы — та дореволюционная Россия, Российская Империя. Тут самое главное — назвать вещи своими именами и впредь не пытаться выдавать копию за оригинал.»

Проблема «исторического транзита» усугубляется тем, что в сознании людей прошлое не может отсутствовать. Естественная преемственность замещается преемственностью искусственно сконструированной. Прошлое присутствует в отрывочном, неполном, мифологизированном и парадоксально скрепленном виде: «Люди что-то знают, чего-то не знают совсем, что-то знают немного и готовы поинтересоваться, откуда оно взялось, а где-то вообще глухая стенка. Помнят то, чего не было»**.

Отсюда — глухота к подлинности прошлого, неспособность почувствовать значимость и ценность исторического измерения и уникальности чего-либо. Отсюда нечувствительность к подделке и неспособность отличить подлинник от новодела.

Что же предлагается в качестве рецепта? Есть ли какая-то возможность если не обретения, то хотя бы верного направления поиска идентичности через прошлое? В ответе на этот вопрос принципиальная позиция автора: целостность прошлого невосстановима, но есть возможность сохранить, восстановить, передать его аромат, приблизить это прошлое через подлинность детали:

«...Я скорее про то, что нужно на это трезво посмотреть, перестать выдавать сегодняшние „под старину“ вещи за действительно старинное, а действительно старинное постараться хоть как-то законсервировать и не разрушать дальше. Хотя бы понять ценность вещей, которые подлинны. К сожалению, сплошь да рядом люди этого не понимаю».

Эта формула представляется ядерной для историософской концепции Парфёнова в целом. Ею определяется и сам способ взаимодействия с прошлым и форматность его медиавоплощения. Ключ к прошлому один — подлинная деталь этого прошлого, аутентичные предметы (в широком смысле) оформляют, составляют и являют собой поисковый ретромаршрут. Размер, масштаб, репутация, значимость в сознании потомков — все это относительно. Более того, именно контрастность и разномасштабность — признак глубины такого «зондажного» прочтения прошлого. Вот так авторский метод представлен в интервью, посвященном выходу очередного тома «Намедни»:

«Вообще, „как“ — метод — давно важнее, чем „что“ — тема. В этом томе я пытаюсь представить поток времени, когда в одном коллаже живут Ежов, дамские береты, ГТО, Изабелла Юрьева, ликвидация кулачества как класса, Михаил Кольцов, „Девушка с веслом“, война в Испании, лозунг Сталина „Жить стало лучше, жить стало веселее“, закон о трех колосках, продажа шедевров Эрмитажа за границу, процесс над военными, Днепрогэс, Чкалов, начало соперничества „Спартака“ и „Динамо“ и прочее-прочее».

Смещение и смешение масштабов и иерархий устоявшейся в памяти картины мира не может не вызывать несогласия у определенной части аудитории, но автор настаивает на эффективности и корректности своего метода. В ответ на упреки после выхода на телеэкраны цикла «Намедни», где совмещаются «какие-то мелкие вещи и крупные события, из-за чего создается ощущение абсурдности и гротескности отечественной истории», Парфёнов отвечает:

«Да, тогда говорили: „Ну что же такое? Мини-юбки и танки в Праге стоят на одной доске?“ Ну, они и стояли на одной доске. На человека же все влияет, а не только исторические события, которые жирным шрифтом выделены в учебнике. Пражские девочки, которые напротив советских танков стоят в мини-юбках, — это тоже важно. Это часть человеческой памяти, представлений о тогдашнем мире и вторжении этих танков. Человек так живет. Он помнит время не столько по выборам в Верховный Совет СССР, сколько по песням Блантера на стихи Фатьянова, по моде на плащ болонья.»

Парфенов настаивает, что историческая память мозаична и коллажность хранения деталей быта и политических реалий для нее естественна.

Выступая в октябре 2017 в Ельцин-Центре с презентацией третьего фильма «Русские евреи», автор акцентирует внимание не только на эффективности, но на принципиальной историчности такого подхода. При этом использует яркое и точное определение своего метода журналистской историографии: «В силу опыта мы, переходя из социализма в капитализм, никогда не забудем, как шуршал мамин плащ-болонья, каким был Человек-амфибия, каким красавцем был Муслим Магомаев, как в Чехословакию ввели танки, как повышали цены. Это хотелось „проинвентаризировать“».

«Проинвентаризировать» детали — это значит в какой-то части преодолеть разрыв исторической памяти. Тем более что «... в истории напрямую ничто не повторяется. Важны зарубки на память, обогащение опыта, с которым человеку дальше идти по жизни».

Историческая деталь, цвет и вкус времени в пространстве медиаобразности оказываются адекватным заменителем непреложных исторических законов и вскрытых процессов. Инвентаризация заменяет концептуализацию. Возможно, и потому, что поиск последней это не журналистская задача. А Леонид Парфёнов постоянно говорит о себе именно как о журналисте. И эта самоидентификация принципиально важна.

«Другая дисциплина инфоповода»

Леонид Парфёнов рассматривает свою работу не как разыскания историка, а именно как журналистский поиск. Меняется предметная область, фактура может не отвечать привычным представлениям о журналистском материале, но остается главное — журналистский метод поиска и работы с этой фактурой. Журналистская идентичность не просто не размыта, она приобретает новые измерения и воплощения. Появляется «другая дисциплина инфоповода».

«Журналистика может быть и про XIX век. Журналистика — это рассказ про людей, их ощущения, их страсти», — говорит Парфёнов в одном из недавних интервью по поводу проекта «Намедни. Караоке». И повторяет: «Журналистикой я занят выше крыши»...; «У меня нет ощущения, что я не занят по основной профессии»... «Я смотрю на это все равно как на журналистику».

Прошлое — нормальное пространство журналистского творчества: «Я могу как журналист-поисковик как бы работать с материалом, но это все равно комментарий в кадре, стендапы, кадровые и закадровые тексты, это все равно я действую журналистом, пусть и на специфическом материале, на какой-то такой фактологии, которая, может быть, другим кажется неочевидной».

Саморефлексия Л. Парфенова в рамках формируемого им исторического дискурса принципиально журналистская. Она основана на понимании прошлого, как пространства ушедшего невозвратно, утратившего целостность и преемственность, но сохранившегося как совокупность неочевидно связанных между собой подлинных деталей, обладающих более высоким уровнем эмпатии, чем целостные концептуальные исторические конструкты.

«Мне кажется, — подчеркивает автор, — не надо нагружать журналистику какими-то несвойственными ей задачами. Поставить вопрос — этого достаточно для функции журналистики. Ответ всякий должен давать сам. Мое дело, наше дело было сделать это достаточно убедительно, чтобы можно было смотреть это час двадцать чистого времени, сколько длится фильм».

Стремление к классификации характеристик объекта в историческом поле куда важнее, чем выстраивание каких-то иерархий в исторической синхронии. Подлинность прошлого не в целостности картины, восстановление которой во всей полноте зачастую просто невозможно, а в верности и точности деталей. Любой предмет, вне зависимости от размера и масштаба для современников, будучи классифицирован и определен, сообщает о прошлом куда больше, чем грандиозное историческое полотно, логично и последовательно сплетенное из неполных знаний, стереотипов и конъюнктур...

Автор ищет и находит реальные осколки бытия, даже не столько свидетельствующие о прошлом, сколько этим прошлым являющиеся, исходит из убеждения, что «людям интересна жизнь, богатая своими проявлениями».

Александр Чернов
СамолётЪ

Об авторе: Александр Чернов — директор Гуманитарного института Череповецкого государственного университета, заведующий кафедрой связей с общественностью, журналистики и рекламы, доктор филологических наук, профессор.