Август. А нам не страшно?

Давно это было, когда в августе 1991 года была заложена нехорошая традиция всех последующих «чёрных» августов.

То, что нынешний президент России называет «крупнейшей геополитической катастрофой», начиналось как скверный анекдот с несвежими «путчистами» из ГКЧП и президентом Горбачёвым, которого, как чеховского Фирса, забыли на даче...

А продолжилось, как большой безумный КВН, который кстати тогда только что был возрождён из телевизионного небытия вместе с Александром Масляковым. Только в уличном КВН солировал отвязный Борис Ельцин, ведущий за собой толпу комсомольцев и младших научных сотрудников.

Это сегодня 38% участников исследования «Левада-центра» считают, что события 1991 года имели гибельные последствия для страны. Тогда об этом мало кто думал — уличная свобода пьянила, манила, казалось, ей не будет конца. А счастье обязательно будет.

Такое отношение помогло нам проскочить первый дефолт в 1993-м и даже начало первой чеченской войны не сильно испугало. И большой дефолт 1998 года, который тоже случился в августе...

Череда «чёрных» августов выстраивается в ровную последовательную линию, когда вспоминаешь начало второй чеченской войны, настоящую национальную депрессию после гибели подлодки «Курск», которая, как известно, «утонула»...

Так постепенно формировалось отношение к августу, как к особому месяцу, в котором даже на неблагоприятном фоне остального года происходит что-то запредельно чудовищное. Например, взрыв на станции метро «Рижская», или ужас Беслана, после которого все опять говорили, что да, август, жуткий месяц, какое-то проклятье.

Наверное, последний раз, когда август давал повод относиться к нему как к месяцу повышенной опасности — был 2008 год и грузинская война. Я отлично помню один из этих дней в длинной очереди из машин у таможенного поста на украинско-российской российской границе под Миллерово. И какая-то женщина из Донбасса говорила, какой ужас то, что творится в Грузии: не дай бог Украине и России когда-нибудь пережить тоже самое. Ни она, н я — никто не знал, что через шесть лет будет «майдан», «крымская весна» и война на окраинах Донецка...

Но после того августа наше августовское проклятие куда-то делось. Не то, чтобы бед не стало — их, может быть, стало даже больше, но они оказались как-то более-менее равномерно рассредоточены по календарю.

А мы с каждым новым ЧП начали воспринимать их относительно спокойно (если сравнивать с прошлыми катаклизмами) и стараемся забыть поскорее, желательно сразу же. Вон — после пожара «Зимней вишни» не прошло и полгода, а многие ли о нём помнят?

Может быть самое главное, что с нами произошло — это то, что мы перестали также близко к сердцу принимать чрезвычайные общественные изменения, как это было в том же 1991-м. Последняя лёгкая эйфория случилась весной 2014-го и та быстро прошла.

Можно сказать, что президент Путин и вся российская власть вообще добились своего — они так разрослись в пределах государства российского, что практически снова, как в славные советские времена максимально вытеснили оттуда общество — куда-то в сферу частной жизни и частных интересов.

А вместе с этим ушли и прежние большие и общие страхи. Вспомните реакцию на обесценивание рубля в 2014-м, которое было не меньшим, чем в 1998-м. Сильно мы испугались? Мы с вами очень боимся пенсионной реформы? Да власть сама боится её больше нас во сто крат, потому так и нервничает.

Как сказал недавно по этому поводу один умный человек: «Общественные страхи возможны только тогда, когда есть общественные надежды, а если надеяться не на что, то и бояться нечего». Мы отдали эти страхи президенту, правительству, партии власти — вот они пусть теперь и боятся за страну.

А мы будем бояться за себя, по-маленькому, и, что бы ни случилось завтра, преодолевать это, не думая о стране.

Бесстрашие равнодушных, которое пришло на смену страхам вовлечённых — это новая реальность, в которой нам жить теперь не только в августе, а, пожалуй, ещё очень долго...

СамолётЪ — СамолётЪ-ТВ