Запах цветка. Как народный художник Сергей Андрияка дал мастер-класс молодым художникам Череповца... и обозревателю Самолёта

— Сергей Николаевич, вы счастливый человек? Если да, то не мешает ли вам это работать, а если нет, то к чему тогда вы стремитесь?

— Все друг другу желают счастья. Но счастье — это мгновение такого состояния... Если понимать это как некое продолжительное состояние, то поймать его никто не может. Его нет. Но испытываешь единственно всегда счастье, когда что-то делаешь для других. Тогда испытываешь мгновения настоящей радости.

— А как это согласуется с утверждением, что художник — это эгоцентрик, он должен быть зациклен не себе, и тогда у него все хорошо?

— Нет. Это неправда. Если человек на себе зациклен, он и себе не рад, и другие от него страдают. Это не так. Всё «себе, себе, себе» — такого нет. Даже вот с этим образованием. Оно мне вообще не нужно, я бы, наверное, самодостаточно писал безо всякого этого образования: и школы своей, и академии. Работать в образовании — это работать не на себя. Здесь, наверное, понятно, что этому ты должен уделять большое количество времени. Очень. Ты должен параллельно со своим творчеством жить и этим тоже. Потому что иначе никакого хорошего результата не добьешься. Это будет как-то попутно, неправильно.

— Вы ставите двойки своим ученикам? Какая ваша любимая отметка?

— Я бы отменил оценки вообще. Первый раз я пришел преподавать в Суриковскую школу, в которой всю жизнь преподавал мой отец, с самого ее основания с 39 года, когда она называлась «Школой юных дарований». И первое, что я понял: чтобы мне поверили, надо работать на личном примере. Вот тогда тебя воспримут, примут. А иначе с тобой вообще никто разговаривать не будет. Тебя не будут уважать. То есть ты как бы будешь существовать, но уважать тебя никто из учащихся не будет. А второе, — внутренне я прекрасно понимал, что искусство — это то, чему учишься всегда добровольно, во-первых. А второе, как оценивать это? Вообще оценка как таковая, она к чему ведет? Это формальная штука. Она не нужна по сути своей. Единственно, с чем я сталкивался и почему мне пришлось оценки ставить, потому что были такие «злостные» ребята, которые просто не хотели учиться. Мне директор говорил: если ты не будешь ставить оценки, мы ничего не сможем сделать. И я был вынужден ставить двойки. Но скажу по своему опыту жизни, что ни в коем случае ни на ком решительно никогда не надо ставить крест: «все, ты никто, бездарность, никчемность». У меня было несколько таких случаев, когда ребята (ну возраст такой, что ты сделаешь!) не хотят учиться — нет усидчивости, не хочет он заниматься. Это же самоотверженное отречение от чего-то, отказ от чего-то, осознанный выбор — «налево-направо-прямо». Ты должен постоянно выбирать. Я помню одного из учеников, которого хотели просто выгнать, потому что не делал ничего. Просто был балбес балбесом. А школа элитная. И я был, наверное, молодой, неопытный. Ну и двойки были. Потом этот человек вырос в выдающегося художника. Что-то в нём проснулось, повернулось, не знаю, как это все возникло, но возникло.

Сергей Николаевич Андрияка (род. 14 июля 1958, Москва, СССР) — советский и российский художник-акварелист и педагог, народный художник Российской Федерации (2005), действительный член Российской академии художеств (2007). Основатель и руководитель Школы акварели собственного имени, ректор Академии акварели и изящных искусств Сергея Андрияки. Творческую деятельность начинал с работы масляными красками, гуашью и темперой. Занимался также мозаикой, витражом, офортом, росписью по фарфору и эмали. Затем сконцентрировался на акварельной живописи. Основываясь на традициях мастеров классической многослойной акварели, использует в работе послойные лессировочные прописки по сухой или просохшей поверхности бумажного листа. Избегая белил и других материалов, кроме акварельных красок, художник рисует по памяти, зачастую без предварительного рисунка карандашом. Основными жанрами творчества являются пейзаж и натюрморт.

— Вы очень расположены к людям. При этом в ваших работах очень редко встречается изображение людей, животных. Как одно с другим согласуется? Вы их не видите?

— Вижу. Вы знаете, у меня такая есть вещь внутри. Я очень люблю цвет. Это то, чем я живу. Есть такой признак шизофрении, когда человек видит только цветные сны. Я вижу только цветные сны. Причем меня интересует не столько содержательная сторона этого дела, я о ней не думаю. Я думаю о том, как это красиво. В смысле эстетическом — это цвет. И я родился такой. Я не могу с этим ничего поделать. И во сне я все время рисую то, что я вижу. И там всё это продолжается. Без остановки. Человек... Что такое портрет? Это образ, рисунок. Это не живопись. Немножко другая ипостась. Это тоже хорошо, прекрасно, но там писать не надо, цвет можно почти совсем выключить. Самые лучшие портретисты обычно малоцветны. А цвет — это природа. Вот там, в нём — подвижность её, богатство, неповторимость, это чудо, эмоции цвета там везде.

— Какой ваш любимый цвет? Мне кажется, красный?

— Не-еет. И периодов у меня нет — ни «красного», ни «голубого»... Просто были определённые периоды жизни... Вот была у меня первая женитьба. И были работы, сделанные в этот период — в течение года-двух, — которые нельзя ни с чем спутать. Они были такие... лёгкие, прозрачные, условно поэтические, с каким-то перехлёстом этого всего. Были какие-то другие периоды. Вдруг я пейзаж стал компоновать открытым. Обычно в пейзаже всегда передний план плоский, средний — объёмный, а дальше снова плоский. Как декорация в театре. А я стал писать пейзаж без этого плоского «входа». Творчество такая вещь. Оно всегда у любого художника происходит неосознанно. Ты имеешь определенный багаж, на котором ты работаешь. Хорошо, ровно, уверенно. Ты знаешь, что у тебя всё получается, нормально всё. Но вдруг непонятно почему, вдруг ты понимаешь, что у тебя в какой-то работе появилось какое-то новое качество, которого не раньше было. А откуда оно взялось, тоже непонятно. И зачем оно? Хорошо это? Плохо? Вообще непонятно. Появилось и все. Потом проходит какое-то время, и ты понимаешь, что оно необъяснимо внедряется во все другие твои работы. Я называю это «творческим озарением». И всегда всем другим художникам желаю, как можно больше таких озарений. Но они не осознаны. И это нельзя объяснить. Любая попытка объяснения — это глупость.

— Вы не замечали, что практически все ваши работы вкусно пахнут? Цветы, пейзажи... А вы не пишете, например, рыбу?

— Пишу. И ненавистные лобстеры, креветки... Я их не ем, но я ими любуюсь. А есть эти морепродукты, не дай бог! Рыбу — да, а вот этих морских гадов... Дети могут это есть с огромным удовольствием в большом количестве. А я не принимаю. Но эстетически люблю: красиво! Любоваться этим готов.

— Если говорить о цветовом восприятии Вологодской области, она, какая, по-вашему?

— Она — другая. Во-первых, это все-таки Север. Немного другие краски, другое небо, другой свет. Более холодный. В 1983 году мы поехали с художником коломенским (он умер, к сожалению) Мишей Абакумовым, по направлению ЦК ВЛКСМ в Сибирь. Мы все думали, почему сибирские художники такие контрастные, синюю краску суют везде? А когда мы приехали в Сибирь, то сами всё увидели. Увидели Саяны, увидели, что всё просто пронизано этой синевой. И здесь это есть. Может быть, не в такой степени, как в Сибири. Но это другой свет. Холодный. И чем севернее, тем он сильнее. Мы с супругой полюбили Соловки. Уже 4 года туда мотаемся. Спрашивают, куда поедешь отдыхать? «На Соловки!» Смешно. Но нам там нравится...

А насчёт запахов я вам одну историю расскажу. Она у меня связана с отцом. Я поступал в Суриковскую школу, ходил на консультации. Приходишь, тебя педагог не готовит, а консультирует. Ставят постановки, ты что-то делаешь из того, что, возможно, будет на экзамене. И был там цветок, который я писал, старался. Конечно, умения особого ещё не было. Не так это все здорово и получалось. Неожиданно зашёл отец, посмотрел: «Ты молодец, здорово. Но, знаешь, цветок у тебя не пахнет». Я думаю, что делать? Что надо сделать, чтобы цветок стал пахнуть? Взял кисточку, стал водой что-то смывать, тереть, что-то пытался сделать. Не очень понимал, как мне добиться запаха. А спустя некоторое время отец мне говорит: «Ты уже, наверное, забыл, но в тот самый момент, когда ты начал тереть свой рисунок, добиваясь „запаха“, в этот момент и началось искусство».

— Как сохранить себя молодым?

— Удивляться надо. Как только человек перестает удивляться — всё. У меня был один педагог, профессор. Он говорил: «Понимаешь, мне настолько уже всё неинтересно, я всё знаю, всё видел, понимаю, как это сделано. И умения вроде очень много. А сил нет». К сожалению, очень часто это бывает у людей, которые, как ни странно, преподают. Потому что преподаватель постоянно думает, как научить. Анализируя работу, картину, учебное задание, он всё препарирует и объясняет: здесь так, а вот здесь — так. И уйти от этого можно только в одном случае. Я ухожу от анализа только благодаря своему творчеству. Я ухожу туда, в него с головой, совсем. Я — там и я про всё забыл. Поэтому у меня бывает, что я забываю про учеников, когда пишу. И сегодня отчасти такое было. Для педагогики это недопустимо, но к сожалению, это происходит невольно — ты забываешь, что ты их обучаешь, что ты должен им быть понятен полностью, объясним. А ты уходишь в необъяснимое. Всё, я в своё творчество ушел, потом останавливаюсь: боже мой! Я забыл. А они сидят дураками. Для преподавателя это запрещено полностью. Грешен, бывает...

Евгения Васильева
СамолётЪ