Разделение ветвей - уроки октября

О причинах кризиса двоевластия 1993 года до сих пор говорить очень сложно — еще живы участники событий, а сами они еще свежи в памяти. Ни одна, ни другая «партия» не готовы признать свою вину. Хотя вполне очевидно, что «правых» в конфликте просто не было. Мы можем попытаться приблизиться к более-менее адекватной оценке прошлых событий, опираясь на суждения наиболее адекватных и наименее ангажированных исследователей.

К примеру, на мнение вполне либерального исследователя берлинского Федерального фонда осмысления диктатуры СЕПГ Евгении Лёзиной. Евгения полагает, что тогдашнего противостояния можно было бы избежать, если бы до начала экономических реформ была принята новая конституция и проведены «учредительные выборы». И именно этот упущенный шанс привел к возвращению в российскую политику принципа приоритета силы над правом.

21 сентября 1993 года президент Борис Ельцин подписал указ № 1400 о досрочном роспуске Верховного совета и Съезда народных депутатов РФ. В телеобращении в связи с изданием указа он заявил о невозможности продолжения сотрудничества с законодательной властью из-за превращения Верховного совета в «штаб непримиримой оппозиции», которая «подталкивает Россию к пропасти», и объявил о назначении на 11–12 декабря 1993 года выборов нового состава парламента. В ответ на это президиум Верховного совета в тот же день принял постановление № 5779-1 о немедленном прекращении полномочий президента Ельцина, возложив обязанности руководства страной на вице-президента Александра Руцкого. Так открылся финальный этап противостояния исполнительной и законодательной ветвей власти, окончательно расколовший российское общество и завершившийся стрельбой по резиденции российского парламента из танковых орудий 4 октября.

Штурм Белого дома, 20-летие которого отмечается в России этой осенью, до сих пор является, пожалуй, наиболее противоречивым и поляризующим общество событием новой российской истории.

Евгения Лёзина констатирует, что даже спустя 20 лет абсолютная непримиримость позиций бывших сторонников президента и парламента продолжает сохраняться, а любые попытки критического анализа происходившего в Москве осенью 1993 года по-прежнему табуизируются. Эксперту особенно неприятно отмечать, что таким «табуизированным» подходом заметно отличается именно либеральная среда бывших сторонников президента Ельцина — здесь даже простое стремление разобраться в причинах и последствиях кризиса 1993 года вызывает, как правило, бурю негодования.

Нежелание критически обсуждать события 1993 года, однако, не отменяет того непреложного факта, что в центре столицы той осенью погибло около 200 и было ранено около 400 российских граждан. Трудно не согласиться с Лёзиной в том, что без обсуждения причин, предпосылок и последствий этой трагедии, без постановки вопроса об ответственности власти невозможно разобраться в постсоветской российской истории и извлечь из нее необходимые уроки. Ответственность же за происшедшее осенью 1993 года в Москве, что бы ни утверждали сторонники первого российского президента, во многом лежит именно на главе государства.

Борис Ельцин, избранный президентом РСФСР 12 июня 1991 года, оказался лицом к лицу с той реальностью, с которой два года спустя боролся с помощью танков и оружия. Съезд народных депутатов с Верховным советом во главе, избранный на 5-летний срок еще 4 марта 1990 года, обладал, согласно Конституции 1978 года, почти неограниченными полномочиями. Хотя после августовского путча 1991 года Ельцину удалось убедить съезд предоставить ему дополнительные полномочия, фактическим центром власти по действовавшей Конституции являлся парламент, который всегда мог использовать этот факт в политической борьбе. Что вскоре и случилось. По мере того как в течение 1992 года происходило все большее размежевание политических элит по отношению к проводимым экономическим реформам, конфликт между законодательной и исполнительной ветвями власти становился неизбежным. С лета 1992 года российская общественно-политическая жизнь была отмечена уже непрерывным противоборством между президентом и Съездом народных депутатов, каждый из которых в ситуации неопределенности полномочий и высокой степени легитимности стремился к абсолютной монополии на власть.

Однако подобного кризиса двоевластия можно было избежать, настаивает сегодня Евгения Лёзина, если бы до начала экономических реформ была проведена реформа политических институтов — принята новая Конституция и проведены «учредительные выборы». Первый цикл свободных выборов, проводимых после падения авторитарных или тоталитарных режимов, принято считать необходимым и центральным этапом демократического транзита. Возникновение в России кризиса дуализма власти чаще всего связывают именно с тем, что сразу после августа 1991 года не было предпринято ничего для установления новых, демократических правил игры, которые бы позволили осуществлять необходимую либерализацию экономики и демократизацию политической системы.

Эксперты в области демократических трансформаций, авторы книги «Проблемы демократического транзита и консолидации» Хуан Линц и Альфред Степан, в частности, отмечали, что, если бы в начале осени 1991 года были проведены выборы органов власти всех уровней, демократические силы, объединенные тогда главным образом в движении «Демократическая Россия», скорее всего, одержали бы на них внушительную победу. Это создало бы прочную базу для радикальной рыночной реформы, а президент, как можно предположить, получил бы мощную поддержку со стороны законодательной власти для формирования демократических институтов.

Популярность Ельцина осенью 1991 года действительно была очень высока, что могло обеспечить и ему, и его сторонникам необходимую поддержку на выборах. Возможность принятия новой Конституции также существовала: специальная конституционная комиссия приступила к разработке проекта Конституции еще летом 1990 года. Тем не менее политическая реформа, которая бы позволила устранить опасность дуализма власти и порожденного им кризиса, так и не была проведена. Вместо этого, говорит Лёзина, Ельцин направил свою энергию на то, чтобы убедить парламент, сформированный при прежнем режиме однопартийной диктатуры, в предоставлении ему дополнительных полномочий, и начал важнейшую либеральную экономическую реформу без формирования необходимой институциональной среды.

Примечательно, что сам Ельцин позднее признавал, что шанс реформирования системы на том этапе действительно существовал.

«Самой главной упущенной возможностью послепутчевого периода, — писал он в «Записках президента», — я считаю, естественно, возможность коренного изменения парламентской системы. Правда, сейчас нет-нет да и закрадывается мысль: а готово ли было общество к тому, чтобы выдвинуть других, «хороших» депутатов?.. Да, наверное, я ошибся, выбрав главным направлением наступление на экономическом фронте, оставив для вечных компромиссов, для политических игр поле государственного устройства. Я не разогнал съезд, по инерции продолжая считать Верховный Совет законотворческим органом, который разрабатывает юридическую базу для реформ, я не заметил подмены самого содержания понятия «Съезд».

Несмотря на это признание, очевидно, что политическая реформа, создание и легитимация новых институтов отнюдь не являлись приоритетами политики Ельцина — ни до, ни после октябрьских событий. Президент не только не отважился на серьезную реформу политической системы, сожалеет либеральный эксперт, но и пренебрег необходимым решением кадрового вопроса, отказался от проведения люстрации, которая позволила бы ограничить доступ к государственной службе и участию в политической деятельности лицам, скомпрометировавшим себя службой в советских репрессивных органах и на руководящих постах в советской Компартии. К слову, подобные меры имели огромное значение в ходе демократических трансформаций в странах Центральной и Восточной Европы.

В отличие от независимого и малопричастного к тем событиям эксперта из Берлина экономист Алексей Михайлов, видевший развитие ситуации практически «изнутри», настаивает, что именно избранная осенью 1991 года окружением Ельцина концепция экономических реформ стала той ключевой ошибкой, которая привела затем к трагедии 1993 года.

Михайлов называет это «ошибкой первой пуговицы» — если неправильно застегнуть первую пуговицу, дальше никак не получится правильно застегнуть пальто. Вопреки уже имевшемуся опыту экономических реформ в странах соцлагеря и советам опытных экономистов, Егор Гайдар настоял, чтобы Россия начала свою либерализацию одна, без других республик Союза. Сначала либерализация цен и обрушение денежного навеса на рынок, потом все остальное... Потом стало очень сложно проводить приватизацию — ведь деньги населения уже были съедены скачком инфляции. Это как в шахматах, поясняет Михайлов, — от изменения последовательности ходов выигрышная партия может легко превратиться в проигрышную. Чрезмерный шок, ставший результатом «реформ» правительства Гайдара, полагает Михайлов, заключался не только в личной слабости премьера-теоретика и его кабинета (хотя и это было), а считал возможными и допустимыми многочисленные компромиссы, которые губили стабилизацию цен. Его компромиссы разгоняли инфляцию, пишет эксперт, допущенный в 1992 году дефицит бюджета был огромен. А бороться с инфляцией он предполагал только монетарными методами, вплоть до совершенно экзотических — просто непечатания наличных денег. И эта нелепая привычка надолго легла в основу российской макроэкономической политики — бюджетный разгон и монетарное торможение инфляции одновременно, прямо исключающие друг друга политики.

Изначально ошибочный экономический курс, поставивший телегу впереди лошади, уверен Алексей Михайлов, был дополнен ещё и политическим просчётом: одно правительство одновременно и отпускало цены, и затем стабилизировало их. Именно она привела к пагубной слабости правительства в самый ответственный момент реформ в середине 1992 года — условного завершения макростабилизации и начала крупной приватизации. Именно она, эта слабость, привела потом и к провалу ваучерной приватизации и передачи крупной промышленности «красным» директорам. К расстрелу парламента в 1993-м под лозунгами «защиты реформ», принятию авторитарной Конституции и сверхагрессивной и манипулятивной избирательной кампании 1996 года. К появлению Путина как политического наследника и хранителя реформ и дальнейшей антидемократизации страны.

Одержав победу над Верховным советом, президент предложил на декабрьский референдум проект новой Конституции, текст которой был поспешно подготовлен его окружением без консультаций с другими политическими силами (разрабатываемый до этого конституционной комиссией парламентский проект конституции, авторы которого выступали за премьер-президентскую республику, был при этом забыт). Фактически являвшийся «конституцией победителя», опубликованный лишь за месяц до голосования президентский конституционный проект не был, да и не мог быть ни отражением, ни основой политического и общественного консенсуса.

Кстати, Михайлов обращает внимание, что чисто экономически ситуация напоминает 1990 год: неостановимое замедление экономики и шарахания правительства в поисках правильных ответов. Бюджет-2014 — идеологический родственник реформ Валентина Павлова 1991 года, когда реформы решили проводить за счет людей и заморозили вклады населения. Тогда запаса экономической и политической прочности хватило всего на год...

Итог противостояния придал некую «двуликость» образу первого президента России: к своему званию «отца русской демократии» Ельцин вместе с кровью жертв 93-го прибавил ярлык её же, демократии, могильщика. С чем, собственно, согласны наиболее вменяемые наши либералы. К примеру, та же Евгения Лёзина убеждена, что, отдав приказ о расстреле избранного парламента (пускай и «реакционного», с преобладанием в нём коммунистов и националистов), Ельцин не только нарушил Конституцию, но и окончательно разрушил доверие граждан к государственным институтам. В основу режима отныне были положены не принципы верховенства права и прав человека, а право сильного. А потому, пессимистически заключает эксперт, события октября 1993 года вполне могут считаться официальной датой завершения демократического проекта в постсоветской России.

Остаётся лишь надеяться, что окончательную и, дай бог, объективную оценку осени 1993-го дадут будущие поколения, свободные от наших привязанностей и пристрастий, которые, вероятней всего, покажутся им непростительно детскими. Нам же, современникам, наблюдавшим в прямом телеэфире «шоу» танкового расстрела парламента целой страны — результат вывода нетерпеливыми, амбициозными и обидчивыми политиками России на «столбовую» дорогу развития человечества (они очень любили пафосные выражения) — оставалось только тихо материться и вспоминать Жванецкого: «Ребята, как-то потщательнее надо!».

Вспоминал Илья Неведомский
«РМ»
02.10.2013
Фото: Борис Кавашкин/Фотохроника ТАСС/ИТАР-ТАСС

Прямая речь:
«Говорил один только Гайдар. Что время упущено и теперь надо действовать радикально, в духе Польши. Отпустить цены и затем провести макростабилизацию. Мы, несколько ошарашенные его натиском, в ответ пытались объяснить, почему надо действовать более осторожно и поэтапно. Все то же самое, что мы объясняли очень радикальному Джефри Саксу полгода назад в Гарварде, когда писали вместе с ним программу реформ для России. Сакса тогда мы убедили (или он просто уступил и не стал дальше спорить?). Но Гайдар просто не слышал чужих аргументов, так был увлечен своими собственными... Поразил он меня тогда двумя заявлениями: что Россия должна проводить реформы сама, не оглядываясь на другие республики. Что республики — только нахлебники, хомут на шее России с ее нефтью и газом. И что Россия откажется от советского долга — как Ленин от долгов царского правительства».