Семья надежды нашей. «Четыре России» и «новый застой»

Исследовательская группа Russian Field провела телефонный опрос по репрезентативной выборке 8–14 августа 2023 года по заказу члена Общественной палаты, политолога Александра Асафова. Цель опроса — выяснить, что можно считать традиционными российскими ценностями.

В результате почти половина (43%) из 1600 респондентов назвали главной ценностью семью, на втором месте по популярности — патриотизм, любовь к Родине (18%). Для 11% россиян важны религиозные ценности, за уважение к старшим высказались 8%. Еще 7% вспомнили о детях. А вот дружбу, свободу и справедливость упомянули лишь по 2% опрошенных. 18% вообще не смогли назвать ни одной «традиционной» ценности. 2% честно ответили, что у них таких ценностей нет.

Заказчик оказался удовлетворён опросом — по словам Александра Асафова, результаты, во-первых, совпали со списком, содержащимся в указе президента 2022 года об основах госполитики по сохранению и укреплению традиционных духовно-нравственных ценностей (в первой тройке там «крепкая семья», «высокие нравственные идеалы» и «патриотизм». Во-вторых, исследование в целом подтверждает те ценностные ориентиры, которые легли в основу мировоззренческой модели, сформулированной участниками проекта «ДНК России»: в частности, семья является основополагающей ценностью в российском обществе (в то время как в Европе это индивид и его ценности, а в азиатской цивилизации первичен коллектив).

Впрочем, независимые эксперты к результатам исследования отнесли с осторожностью. По их мнению, нужно внимательно проанализировать смысловую нагрузку, которую люди закладывают в тот или иной термин, нужна содержательная «расшивка» базовых понятий — что и как считывается людьми, чтобы одни и те же понятия имели одинаковую трактовку.

Четыре России

Вообще разные социологические группы по-разному классифицируют части российского общества. К примеру, глава коммуникационного холдинга «Минченко консалтинг» Евгений Минченко предпочитает говорить о «четырёх Россиях»:

Есть «Россия воюющая». Это, собственно, те, кто воюет, и те, кто живет в прифронтовых, приграничных регионах. У них базовая эмоция — гнев. Гнев против противника, ну и очень острое осознание того, что это просто судьбоносное, экзистенциальное противостояние, от исхода которого зависит физическое выживание и этих людей конкретно, и всей страны в целом. Таково их восприятие происходящего.

Есть «Россия глубинная», которая за всем этим наблюдает, которую это касается из-за мобилизации, участия в СВО родственников, друзей, знакомых, из-за потерь, ведь почти у каждого уже есть близкий или далекий знакомый или товарищ, который там погиб.

Но тем не менее для этих людей СВО все еще происходит где-то далеко — в телевизоре, в соцсетях, в разговорах-пересказах. И базовая эмоция — скорее печаль по типу «ну вот всегда у нас в России все так плохо и тяжело, такая вот у нас страна...»

Кстати, СВО даёт очень важные эффекты, касающиеся «глубинной России». В ней с началом операции кто-то стал жить значительно лучше. Выросли, и серьёзно, зарплаты на предприятиях оборонно-промышленного комплекса. Люди, которые пошли воевать, и их семьи начали получать серьезные выплаты. Да, в том числе по гибели и ранениям, но это деньги, которые при других обстоятельствах они, возможно, никогда бы не увидели.

И это тоже создает неоднозначный эффект. Деньги действительно пошли в регионы, в глубинку, пусть и таким нетривиальным способом.

Есть «Россия столичная» — это прежде всего население городов-миллионников и премиальный класс других крупных городов. Их текущее состояние — тревожная радость. «Мы не хотим вообще этого вот всего знать, дайте это развидеть, это все где-то там, и это не наша война». Но есть и тревога оттого, что эта радость может в любой момент прекратиться.

И есть четвёртая Россия — «Россия уехавшая». Причем частично уехавшая физически, а частично — оставшаяся, но перешедшая в формат внутренней эмиграции. Основная, базовая эмоция — сочетание страха и отвращения и надежда на то, что однажды это все изменится и они отомстят тем, кто сейчас «на коне».

Вологодская пассивность

О ней говорят результаты мониторинга, который с 1996 года ведёт Вологодский научный центр РАН. Его оценки очень близки к результатам в целом по России.

Вот некоторые данные наблюдений весны 2023 года:

— За последние 5 лет (с 2019 по 2023 год) среди жителей Вологодской области остаётся стабильной самооценка своего участия в общественной и политической жизни: 59-60% характеризуют его как «пассивное»; доля тех, кто придерживается противоположной точки зрения («активное участие»), составляет 19-21%

— О возможности влиять на ситуацию в городе, области, стране в целом говорят лишь 7-10% населения.

— Уровень доверия составляет 17%. Что интересно, самым низким уровень доверия был при исчерпании «Крымского синдрома», в 2016-2017 годах — 11-13,4%. Сейчас этот показатель достиг прежних значений (к примеру, в 2013 году — 16,8%).

— В 2023 году продолжилась тенденция снижения доли жителей области, относящих себя к людям, готовым объединяться ради достижения общих целей. За период с 2018 по 2023 год их удельный вес снизился на 10 п. п. (с 48 до 38%).

Новый застой

Эти настроения очень походи на те, что имели место в позднем советском застое. И о том, что Россия вступает в схожий с позднесоветским временем застой — без глубокого падения, но и без существенного роста — свидетельствуют данные обследования Института социологии РАН, фиксирующего большие сдвиги в профессионально-демографической структуре общества, определяющие кратко- и среднесрочное будущее страны.

В частности, крупные города больше не могут прокормить прирост нового начальства и т.н. «профессионалов» (высокооплачиваемых специалистов). Остальным приходится тоже ужиматься в запросах. В остальной России доля промышленности в занятости падает.

Проявляется необычная тенденция — кризис стандартных областных центров (вне городов-миллионников) вызвал отток населения не только в мегаполисы (что было и остаётся нормой), но и в менее крупные города и деревню. Вероятно, это связано как с отъездом пенсионеров за город, так и с ростом самозанятости вне областных центров, т.к. в них всё меньше хорошо оплачиваемой работы.

Цифровизация пока не способствует массовому вытеснению из российской профессиональной структуры рутинного труда, а стимулирует развитие лишь некоторых отраслей — скорее вытесняет из сферы труда профессионалов крупных городов.

Произошедшие в последние два десятилетия трансформации профессиональной структуры и череда кризисов привели к относительному удешевлению рабочей силы. По-прежнему широко распространены переработки, ещё более удешевляющие труд.

С учётом глобальных вызовов последних лет, начало которых обозначила пандемия, а продолжение — СВО и масштабные санкции западных стран, для российской профессиональной структуры в краткосрочной и среднесрочной перспективах обозначаются новые проблемы.

Для «большой России» они связаны в новых условиях прежде всего с необходимостью восполнения и дальнейшего наращивания высококвалифицированных специалистов, часть из которых эмигрировала, а часть — релоцировалась на фоне общего замедления их прироста.

Для «малой России» ключевые проблемы связаны с растущим кадровым дефицитом квалифицированных рабочих, который становится всё очевиднее на фоне сохраняющейся проблемы нехватки и низкой квалификации профессионалов.

И всё это накладывается на возрастную структуру населения России, которую можно обозначить как старую, поскольку 92% субъектов страны составляют регионы стареющего типа. Средний возраст населения составляет 42–44 года. Доля женщин репродуктивного возраста самая низкая — в интервале от 38% до 42% от общей численности женщин, что в значительной мере препятствует повышению рождаемости в данных субъектах.

Из 85 субъектов Российской Федерации только 13 имеют индекс старения населения менее 100%. Темпы старения в России сейчас даже выше, чем в Европе.

Подготовил Илья Неведомский
СамолётЪ