Сошествие во ад

В своем последнем по времени интервью корреспонденту «Парка культуры» Владимиру Лященко любимый мною режиссер Сергей Соловьев очень точно выразил то, что чувствует сегодня, наверное, каждый человек, способный к адекватному восприятию окружающей его действительности:
 

— Это такое инфернальное зло, которое превратилось в быт просто. Выходишь на улицу — там одно зло. При коммунизме не было такого, там были такие очажки зла — очень мощные и очень страшные, но очажки — а улица была родная, был родной город, и было это «А я иду-шагаю по Москве». А сейчас выходишь — чистая, как там Рейган писал, «империя зла». Рейгановские мечты, превратившиеся в реальность. Зло стало тупое, к нему отмычек нет.
 

И при всем при этом Соловьев не позволяет себе быть мрачным, повторяя, что  «уныние — страшный грех». Несмотря на странную судьбу своих последних творений, режиссер продолжает много работать. Снимает по две картины зараз, как было с многострадальной дилогией — фильмами «2Асса2» и «Анна Каренина», которая сейчас доступна зрителю в ограниченном показе в Москве и Питере. Собирается делать новый фильм по собственному сценарию «Елизавета и Клодиль», написанному по мотивам, навеянным детскими фотографиями гениального французского фотографа Лартига. И снимать собирается тоже на… фотоаппарат, потому что к своим преклонным годам начал считать (как и Вим Вендерс, кстати), что «картина должна не стоить ничего. Вот вообще ничего».  Вовсю занят постановкой «Войны и мира» на сцене Малого театра.
 

Итак, работа — одна из опор «человека с душой» в современном мире. Вторая – люди, о которых Соловьев сам говорит, что они «правильные»:
 

— Башмет, Баширов, Ольбрыхский, Ефремов. Еще Шнуров сюда обязательно. Это правильные люди, на которых можно опираться. Это не вопрос идеологии, а человеческий фактор. Единственное, на что здесь можно положиться, это на конкретных людей. Чем дольше я знаю Таню Друбич, тем мне труднее сформулировать, в связи с какими обстоятельствами я там могу на нее положиться. Мне казалось, что я что-то знаю, но сейчас я ничего не знаю, кроме облика человека, на которого можно полностью положиться, во всем.
 

Правда, положиться Соловьев может, в основном, на людей, ведущих свою родословную из времени до 1990-х годов, а за молодых современников, своих учеников, признается режиссер, ему «просто страшно»:
 

— Насколько у них хватит сил удержаться? С одной стороны, с ними очень интересно и приятно, а с другой я думаю: «Зачем я им порчу жизнь? Придут к ним жлобы-продюсеры...». Угрызения совести иногда, в общем, чувствую.
 

С другой стороны, с тем, упомянутым запасом прочности, который есть у Соловьева и таких, как он, можно сходить во ад современной жизни и жить в нем.
 

Это не высокие слова. Отчего-то это напомнило мне название одноименной православной иконы и одного рассказа, написанного по ее поводу. Рассказ так и называется — «Сошествие во ад». Автор — замечательный русский писатель Николай Лесков, современник, между прочим, столь любимого Сергеем Соловьевым Льва Толстого, чью «Анну Каренину» тот называет «лучшим романом еще не наступившего «серебряного века», а самого автора — «первым русским хиппарем».
 

В своем рассказе Лесков внимательно рассматривает каноническую икону «Воскресения с сошествием», переполненную событиями и образами, за что ее неоднократно обвиняли в недостоверности и «фантазийности», но которые, как доказывает автор, появились на ней совершенно не случайно. Художник просто покорно и буквально следовал изложению событий апокрифического сборника «Страстей Христовых», составленных российскими старообрядцами на основании «Евангелия от Никодима», написанного в III веке. Еще ребенком, вспоминает Лесков, он каждый год на «прелюбопытных чтениях» в риге у местного диакона слушал описание этих «страстей».

Где зло было не разлитым, не абстрактно-обезличенным, а персонифицированным. «Ад пишется со строчной буквы, где этим словом обозначается преисподняя, как место мучения, и с прописной, где Ад трактуется как лицо. Так же и смерть — как умирание, и Смерть — как лицо», — пишет в своих примечаниях Лесков. Где ему вместе с Христом, умиравшем и воскресшем, противостояло множество людей, совершенно живых, полных чувств и страстей, страхов и надежд, воли и веры. В том числе тех, кто «были уже в аду и там все видели».
 

«Этого, конечно, нет в канонических книгах, — говорит Лесков, — и верить этому ни для кого не обязательно, но все-таки это живет в народе и сохраняется в иконописи, и потому это интересно».
 

И интересно, и важно. Нам, в том числе, потому что мы тоже свидетели, которым тоже нужно на что-то надеяться, на что-то опереться.
 

Напоследок еще одна цитата из Соловьева. Он рассказывает о своих впечатлениях от собственной киноверсии «Анны Карениной»:
— Мы говорим о золоте, о прекрасном, а там погибла женщина: под колесами, руку отрезало, ногу отрезало - кошмарный ужас, а ощущения необыкновенно светлые. Как будто, действительно, «Я шагаю по Москве» — вот у меня такое ощущение было, когда я смонтировал, посмотрел и думаю: «Какая же светлая картина». А чего в ней светлого? Кошмар на кошмаре и кошмаром погоняет. И все это какой-то необыкновенно светлый кошмар, оттого что там присутствует эта вот толстовская идея, оттого что люди не балуются, не предают друг друга, не обманывают, не мерзостят, не пакостят — их влечет ощущение того, что они хотят найти правильную закономерность для того, чтобы жить в ней душой, телом, ощущениями, всем. Они не твари — они люди. Мне Рената, например, Литвинова позвонила по каким-то делам и спрашивает: «А что вы делаете?» А мы с ней очень хорошо знаем друг друга и дружим. «Ой, «Анну Каренину»? Ой, какой вы счастливый!» Я в таких случаях всегда пугаюсь. Переспрашиваю: «А в чем же мое счастье?» — «Ну что вы, там есть такой кусок, где Анна целует себе руку». А я не помню этого куска, вообще не помню. Стал в ужасе искать — точно, целует себе руку. Точно офигительный кусок, который делает счастливым.

Сергей Михайлов
«РМ»
25.08.11.
Фото: ИТАР-ТАСС