«Том писателей». Вологда выбрала лучших молодых писателей и поэтов Северо-Запада

Победитель в номинации «проза» — Мария Герасимова (Вологда), в номинации «поэзия» — Дмитрий Шабанов (Санкт-Петербург).

Экспертный Совет так же отметил прозаика Александру Антушевич (Череповец) и поэта Дмитрия Бобылева (Санкт-Петербург) — они получили памятные подарки от проекта.

Обладателем специального приза, учрежденного в рамках конкурса ВРО «Союз Российских писателей», стал прозаик Павел Громов (Вологда).

Самолёт поздравляет победителей и финалистов конкурса!

И предлагает новый рассказ финалистки конкурса и своего автора Александры Антушевич. (Обращаем внимание читателей, что с мая этого года она пишет под именем — Саша Антушевич).

Господин Шишка

Были новогодние праздники, ленивые, непонятные дни. За окном чуть живой плюс. Всё тает. Капает с крыши — «тук-тук», мокрый лед ломает прохожих. У меня 38 и 8. Грипп или ОРВИ. Чувствую, как по мне скачет бегемот: болят ноги, руки, стучит в виски, тошнит.

Спать больше не могу. Еле глаза открываю. Больно. Веки залепил жёлтый гной. Инфекционный конъюнктивит. Я в ужасе: «оно, что? выше поднимается, к мозгу?».

В городе эпидемия. Отлёживаются сопливые, кашляющие, с больным горлом, сжимают подушки в своих каменных пещерах на третьем, пятом, двенадцатом этажах.

Было утро — тёмное, тревожное.

Мне нужно выпить чаю с малиной, принять порошок и микстуру от кашля. Это задача. Но тяжело шевелиться. Трудно думать.

Я лежу на левом боку, считаю пульс: «тук-тук-тук». Во дворе запоздалый новогодний фейерверк. Как будто сердце мое разорвалось. Скоро Рождество.

Рука затекает. Я переваливаюсь на спину. По потолку медленно движется жёлтый квадрат. Пальцы тихонечко колет. Кажется, я покачиваюсь в желе — розовом, клубничном желе. Кисель заползает в глаза, в ноздри, заполняет легкие.

Я вздрогнула. Сон прошёл, как не было. Осталась боль в затылке.

Электричество бьёт в глаза — ааах.

— Как ты? — голос родной, слышу его, будто через подушку.

— Не очень, — себя я тоже плохо слышу.

Сверху опускается кружка. Горячая. Боюсь обжечься.

— Осторожно.

Я привстаю. Переношу вес на правый локоть. Достаю руку из-под подушки. Смотрю — не смотрю. Смотрю — припухлость. Нет, не может быть. И так слишком много дерьма вокруг, так ещё это. Может, прыщ? Но чувствую, не прыщ. Нажала со всей силы, отпустила — упругий. Вернулся в форму — футбольный мячик.

Шишка на запястье. Я заметила шишку на своем запястье. Прямо на сгибе, там, где расходятся вены, как притоки реки. А ведь я ещё хотела сделать наколку, прямо в этом месте — синенький Сатурн.

— Смотри, что это? — пальцы задрожали, чуть не пролила чай на подушку.

— Осторожней.

— Ты видишь?

— Что?

— Вот здесь?

— Так ничего же нет.

— Как нет? — со слезами в голосе.

— Ну, прыщ.

— Это не прыщ.

— А что тогда?

— Не знаю, — уже страшно стало.

— Ну, шишка.

— И что теперь?

— Да брось ты, пройдет.

Я развернула руку. Выпирает шарик. Не большой, но всё же. ОГРОМНЫЙ. Будто конус. Одна рука нормальная, а из второй выпирает. Я глотаю горяченный чай, обжигая горло, которое и так свербит, и думаю, что скоро мне придет конец.

***

«Когда он появился?», — думала я. — «Наверное, еще до Нового года, когда я ездила в Питер».

Глаза уже не болели — они быстро перестали болеть. Я листала фотографии в телефоне. Искала, где видно руки, хоть чуть-чуть, увеличивала снимки. Кажется, вот здесь есть небольшая припухлость. Да, вот здесь, где я под ёлкой сижу в красивом платье. Вот рука, а в руке бокал. И вот здесь, кажется, проклятая шишка.

Со всей силы нажала на шарик — опять. Может, он исчезнет? Нет, снова вылез.

— Хватит руки жать.

— Что же это такое?

— Сходи к врачу.

«А что он мне скажет? Может, это что-то страшное? Господи, хоть бы ничего страшного не было».

— Чего ты пучишься?

— Я не пучусь.

— Пучишься.

— Мне страшно.

— Так сходи к врачу!

— Откуда такая жестокость! Что со мной?

«Еще и анализы придется сдавать. А потом ждать...»

***

На крыльце копошились голуби. Кто-то насыпал им крошек. Под окнами спали детские коляски: голубые, розовые, зелёные и серые, спали, словно кони на привязи.

Машины подкатывали к тротуару, тормозили и снова срывались с места. Плачущие ветви — не ветви, а сосульки, они звенели под ледяным дождем. Люди бродили, втянув головы в плечи. Скользили ботики. Ботики еле забирались на ступеньки.

Поликлиника липкая, вязкая, противная.

У регистратуры чихают и хрипят. Стонут поломаные на скамейках. Я беру талон. Шишка выпирает. Не знаю почему, но всё время смотрю на неё. Шарик задевает серебристый браслет с висюльками. В очереди громко переговариваются старухи:

— Вы идете в филармонию?

— Какой будет вечер?

— Посвященный Рубцову.

— Вологодские выступают.

— Где билеты брали?

— В нашем союзе.

— Так идете?

— Идем.

Девушки напротив, перешептываются: «шшшпридурокшшшсессияшшшрианашшшвэнсышшшлспшшшмаскиношшш».

Я пытаюсь читать про туалеты и канализации средневековой Англии. Запястье, вроде, покалывает, а, вроде, и нет.

На противоположной стене страшная красно-белая стенгазета про СПИД. Огромный шприц, капает кровь. Мультипликационные бациллы и вирусы летают вокруг тощей руки.

Читать не получается. Я прячу телефон в сумку.

Над дверью мигает лампочка. Значит, мне пора.

***

Внутри всё дернулось, когда холодная головка стетоскопа прижалась к моей спине. Кожу замурашило.

— Дышите — не дышите. Дышите — не дышите. Теперь давайте горло посмотрим.

Фельдшерица, похожая на измыленную мочалку, достала металлическую ложку из бумажного пакета.

— Аааа. Так, горло красноватое ещё. Продлеваем больничный?

— Ну, давайте.

— До среды, — фельдшерица тряхнула своими буклями в сторону медсестры. Та шуршала конфетным фантиком за фикусом, как мышь.

— В среду придете. К 16.00.

Я кивнула. Под потолком что-то гудело. Руку, вроде, кололо, а, вроде, и нет.

— Простите.

— Да.

— У меня тут есть ещё вопрос, — страшно-то как — может не говорить? — Посмотрите, вот шишка на руке...

— Эээ, это не ко мне, — фельдшерица брезгливо сморщилась.

«Господи», — сердце-то как забилось.

— Я вместо вашего участкового. Вот выйдет она с больничного, ей и покажете. А она уже направит вас к хирургу.

Во рту пересохло. Это значит, что всё так долго? Всё так затянется? Что же это со мной?

Вышла из кабинета. Ноги подкашиваются. Господи, хоть бы ничего страшного со мной не было.

И тут я впервые услышала тихий, чуть заметный смешок. Потом снова и снова. Писклявый смех.

Неужели это глюки? Приплыли. Ещё и с мозгом что-то.

***

Иногда я забывалась. Стоило посмотреть хороший фильм или музыку послушать, или выглянуть в окно, где снова началась настоящая, пушистая зима, как мысли уносили меня в дальние дали. Но потом вдруг опять появлялась корявая мыслишка и буравила, буравила мозг: «у тебя на руке есть шишка, ШИШШШКА, может, это опасно? Господи, хоть бы ничего страшного не было. НИЧЕГО СТРАШНОГО». И так раз за разом. По кругу, как на карусели. Нервы тянуло. Тюкало в макушку: «а вдруг, а вдруг, а вдруг». Мотало душу. А потом вдруг наступало опустошение, точно внутри вакуум. Ни мыслей, ни чувств. Словно выключили.

Я лежала на кровати, временами поглаживая запястье большим пальцем.

В комнате становилось всё темней.

Родные за дверью гремели тарелками. Работал телевизор.

— Ты есть пойдешь?

— Да! — закричала я, чуть приподнявшись, а потом снова легла и лежала, как бревно.

Тут снова этот смешок.

— Хихик.

Откуда, блин? Что за сумасшествие? Точно, нужно на томографию головного мозга, проверить, что там. Вдруг там...

— Хихик.

— Кто здесь? — тихо, задушенным каким-то голосом в пустоту.

— Это я, — пискляво.

Глаза мои выпучились. Бросило в жар. Под коленками стало мокро.

— Кто?

— Я.

— Что я?

— Ты девочка Маша. А я твоя шишка.

— Мамочки, — хлипнула я. На глазах появились слезы, тяжеленые капли упали на подушку.

Я с силой надавила на шарик.

— Сссука! — мой палец чуть заглушил тонкий звук, но всё равно было слышно. — Отпусти меня, тварина!

Я отпустила — ничего не могла поделать. Всё равно от неё не избавиться. Только руку закололо сильней.

— Ты чего творишь со мной?

— Я тебя боюсь. И хочу, чтоб ты исчезла!

— Ага, хрен тебе. Я теперь всегда здесь буду.

— Да что такое?! За что?

— За все хорошее. Слушай, малышка, мне бы пожрать.

— Я сейчас ужинать пойду.

— Так иди уже, б...

***

Она росла. Спустя месяц я заметила, что она стала в два раза больше, чем в начале. Сравнила по фотографиям.

Я стала есть, как бегемот. Быстрее уставала, хоть и делала меньше. Но, главное, шишка постоянно говорила — со мной. Или сама с собой — не затыкалась. И заставляла меня делать гадости.

Началось с мелочей.

Обычный рабочий день. В редакции все шумят, суетятся. Под потолком играют наши новости. Мы за компьютерами пишем, расшифровываем, режем, выстраиваем на линейку звук.

Кто-то, а конкретно Михал Палыч — шеф-редактор и Гусенька из интернет-службы пьют чай у окна.

А шишка шепчет мне:

— Я хочу, чтобы ты поковыряла в носу.

Я молчу, я не могу себя выдать.

— Ты не слышала меня? — каждый раз, когда она злилась или нервничала, мне становилось очень больно, руку как будто жгло огнём. — Так ты поняла?

— Поняла, — чуть слышно пролепетала я.

Мне было стыдно. Перед глазами прыгали буквы:

«ЗК. Еще одна острая проблема за Шексной — не хватает мест в детских садах. Сегодня губернатор...»

Я повернулась к стене.

— Ты меня за дуру считаешь? — заверещала шишка. — При всех давай.

Я посмотрела на Михал Палыча и задумчиво засунула палец в ноздрю. Редактор поморщился и отвернулся.

А больше на меня никто и не глядел, я надеюсь. Мне ничего не сказали. Интеллигенция.

***

— Я — мужик, — шишка настаивала. — Я те говорю, что я — настоящий альфа-самец, а ты меня всё за бабу держишь.

— Но ведь шишка — это женский род, — оправдывалась я.

Мы пробирались сквозь снежную бурю домой. Ноги вязли, глаза не поднять, острые ледышки секут лицо, дыхание перехватывает. А тут ещё это.

— Сама ты женский род — стерва. Стерва ведь, да?

— Стерва, — вздохнула я.

— И зовут меня не просто шишка, а Господин Шишка!

— Ничего себе мания величия!

Тут руку дернуло от боли, я выронила пакет с молоком.

— Ай!

— То-то же! Я Господин Шишка! Повтори.

— Господин Шишка, — получилось невнятно из-за шарфа, который наполз на лицо, пока я поднимала пакет.

— Еще раз.

— Господин Шишка.

— Хорошо, стерва, а теперь кинься под машину.

— Ты что?

— То, что слышала! Давай!

— Но ведь это опасно!

— Конечно, опасно. Это твоё задание. Не выполнишь, и я сделаю так, что с твоими родными...

— Ты с ума сошла...

— Сошёл! Я — мужик, — руку снова дёрнуло, пакет снова вывалился.

— Я поняла.

— Кинься тут, — рука указала на узкую проезжую часть на Карла Маркса. — Одностороннее движение. Не так страшно. Ну...

Я бросилась, зажмурив глаза. Взвизгнули тормоза. Раздался грохот. Маленький «Матиз» влетел в кованый забор Комсомольского парка. Дым, ругань водителя.

— Б...б...твою мать! Курва! Глаза разуй! Я тебя на бабки опущу! Дрянь!..

Я бежала во дворы, прижимая молоко к груди. Запыхалась. Бегаю я медленно.

***

На следующее утро я снимала сюжет о пешеходах, о том, как порой безответственно они ведут себя на дорогах, перебегая проезжие части глухой ночью в метель.

Вместе с гибддшниками отправились в рейд ловить нарушителей.

Связались с водителем пострадавшего Матиза. Приехали на место происшествия. Вот мрачный парк, вот улица Карла Маркса с пряничными домиками, вот вмятина — четыре зубца забора в стороны. У машины раскурочен бампер и разбиты фары.

— Выскакивают, понимаете, — водитель старался сдерживать себя и не матерился, хоть и оставлял красноречивые паузы после каждого слова. Кажется, он меня не узнал, а, может и подозревал чего, — Как вот так-то? Не видно ничего, а тут эта появляется из-за кустов. Что за дела? Еле ушёл от столкновения. А, если бы не реакция? В тюрьму садиться из-за этой... У меня дети.

— Спасибо. Не могли бы вы ещё раз повторить последнее.

— Что?

Рука с микрофоном подрагивала. Замёрзла. Водитель щурился на меня как-то странно.

— Ну, последнее предложение полностью. Про то, что чудом избежали столкновения, а, если бы не это, то тюрьма.

— Вот я и говорю...

Господин Шишка хихикал. У него открылись глазки. Два голубых глазика. Он иногда подмигивал мне.

***

— Господин Шишка, вы злокачественный или..., — начала я робко.

Он был размером с перепелиное яйцо. Я попробовала прикрывать рукавом, но Шишка сказал «нет».

На улице стояли чернильные сумерки. Часа четыре вечера. Медленно зажигались фонари. Мы шли в книжный магазин. По улице Ленина спешили прохожие. Все они были похожи на уставших птиц.

— Это как посмотреть, — ухмыльнулся он.

— В смысле?

— Все относительно, ты же понимаешь. Для тебя я, возможно, плохой. А для себя вполне доброкачественный.

— Но на самом-то деле вы — опухоль?

— Сама ты опухоль. Я нормальный член общества. Даже нет. Я — лучше многих!

Во двор заехала разбитая «девятка». Жёлтые фары, как глаза — круглые и неживые.

— Конечно, конечно... Но в физиологическом смысле...

— Ты на что намекаешь?

Я промолчала.

— Нет, на что ты намекаешь? Я, что, ущербный, по-твоему? Сама ты ущербная! Посмотри только на себя! Работаешь на какой-то говно-студии. В провинции! Кто ты? Ты — тля.

Я вздохнула и поправила сумку на плече.

— А я ещё покажу всем кузькину мать. Я ещё поднимусь. Ой, как я поднимусь!

***

Мэр любил принарядиться. Даже проверять уборку улиц он отправился в соболиной шапке — любимой своей шапке, которая у журналистов вызывала жалкие смешки.

По Октябрьскому проспекту катилась вымытая снегоуборка. Водитель улыбался. Снег собирал в ковш.

На тротуаре лопатили дворники в жёлтых жилетах. Не разгибали спин.

Соболиная шапка важно тыкала пальцем то в сугроб, то в начальника ЖКХ. Вокруг замёрзшие журналисты и камеры — всех потряхивало.

— Вы должны обеспечить своевременную уборку улиц, — мэр говорил простуженным голосом. — Пока я этого не вижу, горожане не видят. Зафиксировано сто пять нарушений. Сто пять нарушений! Это и сужение проездов, и сугробы на тротуарах, наледь.

— Хорошо...

— Не перебивайте! До пятого февраля все замечания устранить.

— Пс, — я еле услышала его, — Пс, пс...

— Чего? — шепнула.

— Ты мне? — встрепенулся оператор.

— Нет, нет.

Руку дёрнуло. Я задела мэра микрофоном — чуть-чуть.

— Извините.

— Пс, — шишка вибрировал, привлекая внимание. — Толкни его.

Я молчала.

— У нас не хватает людей. Не хватает транспорта, — оправдывался подрядчик. — Двести единиц ежедневно на улице.

Начальник ЖКХ постепенно багровел и подмигивал левым глазом — тик.

— Давай, — подзуживал Шишка. — Придуши подлюку.

— Ты о ком? — одними губами прошелестела я.

— На мэра кинься, на мэра. Ненавижу морду его. Надо его схватить и отколошматить.

— Я не могу...

— Всё ты можешь!

— Извините, — это я снова задела мэра микрофоном.

На меня уже неодобрительно посматривали. Корреспондентка городской газеты в синей шубе ткнула меня локтем в бок.

— Курва, — обиделся Шишка. — А ты давай, пошевеливайся! Толкни его!

— Не могу.

— Толкни!

— Не могу.

— Тогда я устрою, что с твоими родными что-то...

— Как вы так можете. Что же это такое! — заныла я.

— Толкни. А то с твоими родными...

Дальше был скандал. Я швырнула микрофон в начальника ЖКХ, а сама прыгнула на мэра и повалила его в сугроб. Соболиная шапка отлетела под колеса сверкающей уборочной машины, которая как раз заходила на второй круг. Я сидела на чиновничьей груди, вдавливая в снег толстую, пупырчатую шею. Мэр открывал и закрывал рот. Слышались хрипы.

Вопили представители администрации, вопили дворники, вопили журналисты, вопили, кажется, даже камеры.

Меня схватили сзади и начали отдирать от толстой туши. Я держалась крепко, но всё же чувствовала, что скоро придется уступить. Напоследок дернула градоначальника за соломенный чуб. Вырвала клок волос.

— Молодчага, — подбадривал Господин Шишка. — Горжусь.

Мэр кричал какие-то проклятия. По его подбородку стекала слюна, словно у бешеной собаки. Он тряс в мою сторону пальцем. Начальник ЖКХ держался за голову. Оператор посмотрел на меня немигающими, страшными глазами и отвернулся. И тут, как в сказке, снова пошел мягкий снег. Большие белые мухи тяжко валились на землю.

***

В приёмном покое был ненормальный, выбеленный свет. От одного этого света можно сойти с ума.

Я сидела на скользком табурете в тапочках — ботинки потеряла еще на улице.

— Где мы? — спрашивал Господин Шишка.

— В больнице, — отвечала я убитым голосом. — Что вы со мной сделали? Я из-за вас вляпалась.

— Хихик. Ты это заслужила, тля.

— Но за что?

— Такая твоя судьбина. Не думай, что ты чего-то достойна. Ты всегда будешь в этой яме сидеть.

— В какой яме?

— Тебя по носу сегодня щёлкнули?

— Ну, да, щёлкнули.

— Чтобы знала своё место. Есть люди, которым всё удается, кто идет по жизни легко — счастливцы. А есть такие, как ты — удоды. Вы всегда будете грязь месить. С этим ничего не поделаешь. Натворила, небось, чего-нибудь в прошлой жизни. Теперь расплачивайся.

Я начала было плакать, как из двери напротив высунулся медик и кивнул полицейскому, который стоял рядом со мной.

Меня взяли под руки и повели.

***

Никогда раньше я не сдавала тестов на алкоголь. Водить-то не умею. А тут пришлось дохнуть в трубочку. И, как назло, вчера я выпила вина — мы с Шишкой решили расслабиться перед рейдом. Точнее, он решил.

— Голова не кружится? — спросил меня врач.

Это был большой, грузный дяденька с серой бородавкой на кончике носа.

— Нет.

— Хорошо. А вообще что-нибудь беспокоит?

— Ну, я даже не знаю.

— Может, нервы шалят?

— Шалят. Еще как шалят.

— Заткнись, дура, — прошипел Шишка.

— Извините, — мяукнула я.

— Что? — не понял врач.

— Это я не вам.

Доктор поправил очки.

— Тааак. Кому вы это говорили?

— Сссука, — шипел Гсподин Шишка и жёг меня иголками.

— С чего вы взяли, что я что-то говорила?

Врач смотрел подозрительно.

Рука горела. Я машинально потерла запястье о джинсы.

— Аааай, —жогнуло совсем сильно. Я дернулась всем телом.

— Что с вами?

— Это не я — это он!

— Кто он?

— Тварина! Вот тварина, а?! — Шишка кричал. Его глазки вращались, ротик перекосило.

— У меня шишка на руке!

— Дайте, я посмотрю, — врач взял мое запястье. — Да это же гигрома!

— Что? — не поняла я.

— Гигрома. У вас, наверное, небольшая травма была. Понимаете, вы напрягли сустав. Произошло воспаление. Образовалась вот такая сумка, в которой копится слизь.

Я ничего не понимала.

— Он всё врет! — орала гигрома. — Я — Господин Шишка! Я — настоящий.

— Мы можем сейчас её убрать.

— Как? Она не опасна?

— Нет.

— А как её можно убрать?

— Остановите эту дуру! Она хочет меня убить!

— Обычно проводят операцию. Но операция и есть операция... Можно обойтись малой кровью — попробовать выкачать слизь. Тогда мешок сдуется. Но есть вероятность, что гигрома вернётся...

— Давайте попробуем? — предложила я.

Сердце молотило по ребрам. Было так страшно, что хотелось упасть в обморок.

Врач помазал Господина Шишку спиртом, а потом достал большой шприц, совсем как тот — со страшной стенгазеты про СПИД.

— Убийцы! Подонки сраные! — кричала гигрома.

Но крик становился всё меньше и меньше, пока не превратился в писк и не исчез совсем.

От Господина Шишки осталась пара миллилитров зелёной слизи.

Рука распухла. В норму она пришла только спустя неделю.

***

Когда мне становится грустно, я, бывает, тянусь, чтобы по привычке погладить шарик на запястье. Раньше это успокаивало. Но шишки нет, и я думаю: «Где ты? Где ты, Господин Шишка? Не вылезешь ли ты в другом каком месте?»

На деревьях уже вздуваются почки. Я вижу их из окна. Иногда на подоконник садится птица. Она пугает меня.

Я щупаю живот. Кажется, одна сторона больше, чем другая...

Саша Антушевич
Май, 2018