Крах глобализации: опасность третьей мировой

В начале XIX века либеральные мыслители и политики выступили со смелой идеей: занимайтесь торговлей, а не войной. Они верили, что тесные торговые связи между странами мира и открытые рынки смогут покончить с древней борьбой государств за ресурсы и сделают издержки этой борьбы слишком высокими. Война станет слишком дорогостоящим и ненужным занятием, а значит, у правительств исчезнет желание ее вести. Век спустя после рождения этой концепции мир пережил две самые кровопролитные войны за свою историю.

В новой книге «Крах глобализации: рождение и закат американского мира» («When Globalization Fails: The Rise and Fall of Pax Americana»), еще не переведенной на русский язык, бывший инвестбанкир Джеймс Макдональд по косточкам разбирает причины и следствия, сформировавшие наш мир таким, каким мы его знаем. Движение к свободной торговле в XIX веке, возврат к империям на рубеже столетий, несправедливое распределение ресурсов накануне Второй мировой, установление определенного равновесия после нее и, наконец, появление новых сил, которые могут это равновесие нарушить. Взглянув на мировую историю через призму экономики, можно найти в ней массу уроков, полезных для тех, кто занимается внешней политикой России сегодня.

Первая эра глобализации

XIX век называют первой эрой глобализации и Британским миром (по аналогии с Римским миром — порядком, который Римская империя поддерживала в пределах своих границ). Экономика планеты переживала период бурного роста, и военные конфликты были незначительными по сравнению с предыдущим и последующим веками. Британия была могущественной империей с обширными территориями, сильным флотом, промышленным развитием и стабильной финансовой системой. Тогда либералы, рассуждая о мире, сомневались в том, что войны могут быть экономически продуктивны. Для поддержания мира нужна свободная торговля: коммерческие взаимосвязи между нациями должны были предотвратить войны, бушевавшие в Европе в предыдущие столетия.

Великобритания, самая развитая на тот момент страна, вполне прониклась этой идеей. Лондон понял: в условиях промышленного бума ему необходимы заморские рынки, которые дали бы пропитание его народу, сырье его фабрикам и рынки для продажи его продукции. Поэтому до 1870-х годов в Европе (началось с Британии, ее примеру последовали Бельгия, Франция и Германия) предприняли немало шагов к снижению торговых барьеров и развитию свободной торговли. Параллельно шел процесс деколонизации, который также пошел торговле на пользу.

Вкупе с установлением стабильных монетарных условий (появился золотой стандарт) все это привело к небывалому подъему международной торговли, которую вела Европа. За сто лет, с 1815 по 1914 год, ее объем вырос в 40 раз; доля экспорта в ВВП Европы выросла за это время с 3% до 14%.

Новое дыхание колониализма

Однако вера в международную коммерцию довольно быстро иссякла. Вторая половина XIX столетия ознаменовалась возрождением Франции как серьезной силы и укреплением значения России и Америки; одновременно Британская империя стала утрачивать свое превосходство, в том числе промышленное: если в 1870 году Британия производила 48% мировых железа и стали, то спустя 40 лет ее доля сократилась до 12%, и на рынок вышли новые крупные игроки — Германия (24% мирового производства) и Америка (40%).

К 1871 году Венская система международных отношений (Система европейского концерна) окончательно развалилась, а вслед за этим потеряло импульс и стремление к свободной торговле; на смену ему пришел новый торговый протекционизм. Экономический кризис, известный сегодня как «Долгая депрессия», который последовал за биржевой паникой 1873 года, еще больше дискредитировал принцип открытой торговли между странами. Подъем протекционизма сопровождался резким возвращением к созданию империй: европейские державы ринулись в Африку в погоне за золотом, драгоценными камнями и другими богатствами, а затем вспомнили и о Восточной Азии. Оттуда на арену вышла еще одна амбициозная держава, дремавшая в изоляции с XVII века, — Япония.

Промышленная революция разделила нации на производителей товаров и производителей ресурсов. Было понятно, что богатство и могущество достанется первым. Как к тому времени уже выяснила Британия, чем более развитой была экономика, тем меньше она могла быть самодостаточной и тем больше ее рост зависел от развивающихся стран.

«Было неизбежно, что в мире империй промышленно развитые страны захотят гарантировать свой контроль над менее развитыми. Колониям придется выполнять три функции: поставщиков сырья, потребителей произведенных товаров и направлений для приема эмигрантов из перенаселенных стран-хозяев».

Словом, обладание колониальными ресурсами и рынками стало для развитых стран определяющим фактором успеха или провала. А раз для успеха страны нужна была империя, значит, неизбежно необходимым становился и флот. Поэтому гонка империй сопровождалась наращиванием военно-морских сил, вызванным смешением амбиций и неуверенности. К 1914 году Франция, Россия, Америка и Япония все обладали флотами большими, чем имела Великобритания в 1880 году; флот Германии стал вторым в мире (после британского) по числу кораблей.

Было ли колониальное соперничество непременным предвестником войны? Хотя все в конце концов все равно закончилось военным конфликтом, он не был неизбежен, считает автор книги: ведь поначалу Германии и Великобритании удавалось избежать столкновений, решив свои противоречия классическим для великих держав методом — разделением сфер влияния (ряд соответствующих соглашений страны заключили в 1911–1914 годах).

В том, что война все-таки произошла, виновата череда неверных шагов ее участников, считает Макдональд; в конце концов, когда воюет целый континент, причина не может быть всего одна. Кроме того, какими бы ни были официальные оправдания стран, у каждой из них были скрытые поводы воевать. Британия боялась появления в Европе державы, равной ей по силе, а Франция и Германия опасались экономического удара, который постиг бы их, окажись важные для них торговые пути в руках врага. При этом важно помнить, что коммерческие связи между тремя этими странами в начале века были сильными как никогда: крупнейшими торговыми партнерами Берлина были Лондон, Санкт-Петербург и Вашингтон, Германия была вторым по важности партнером для Британии и давала около трети всего торгового оборота России.

Если бы либералы минувших дней были правы, война должна была стать отжившим предрассудком, и три эти страны ни за что не должны были воевать. Но случилось наоборот. Надежды, что экономическая взаимозависимость будет гарантировать мир, разбились вдребезги, и одновременно худшие страхи о том, что эта зависимость сделает государства уязвимыми в военное время, только подтвердились.

Крах экономического изоляционизма

Как считали современники, Первая мировая война должна была стать последним конфликтом таких масштабов в мире. Ее называли «войной, которая положит конец войнам». Однако разработать такое мирное соглашение, которое позволило бы сбыться этим чаяниям, оказалось невозможно.

После войны на мирной конференции в Версале в 1919 году лидерам стран пришлось отвечать на сложные вопросы: как гарантировать, что Германия больше не нарушит стабильность в Европе, и одновременно позволить ей процветать? И главное — как разрешить экономические проблемы, которые становились причиной антагонизма между великими державами?

Война продемонстрировала, что зависимость от торговли делает страны уязвимыми, поэтому представлялось логичным позволить им поделить сферы влияния и колонии, чтобы перейти к экономической самодостаточности. Как выяснится позднее, Версаль не справится с этой задачей.

Базой для послевоенных переговоров, по крайней мере в теории, стали 14 пунктов, предложенные американским президентом Вудро Вильсоном. В идеальном мире эти пункты (разоружение агрессора, свобода морей, общий международный контроль над важнейшими торговыми путями, справедливое распределение мировых ресурсов, создание Лиги Наций для обеспечения мирового порядка) могли бы положить конец и экономическим амбициям, и тем страхам, что привели к войне империй, считает Макдональд.

Но мир не идеален. По окончании войны большая тройка великих держав — Британия, Франция и Америка — оказалась даже более могущественной, чем до ее начала: они были избавлены от части конкурентов, а в руках первых двух стран сосредоточилась слишком большая часть мировых ресурсов. При этом их союзники — Италия и Япония — не только не выиграли достаточно для того, чтобы войти в число великих, но и не получили территорий, которые были им обещаны. Таким образом, если мировая война велась за ресурсы, то имперская иерархия по ее окончании стала более неравной, чем когда-либо: на арене очутились три гиганта и два пигмея. Пигмеи — заодно с Германией — остались объяснимо недовольны.

«Очевидно, что программа по установлению вечного мира в справедливом случае должна содержать одно из следующих двух условий: либо более справедливое распределение территорий, либо отказ от эксклюзивной политики, которую ведут западные колониальные силы в отношении азиатских народов», — писал в 1921 году японский журналист Киоши Каваками.

Приблизительно такого же мнения придерживались во властных кругах Японии, а также (в части про распределение) в Италии.

Перекосы нового миропорядка

После Первой мировой неспособность решить проблемы Германии стала камнем, о который споткнулись расчеты на мир. Главной же причиной этой неспособности была опасная взаимосвязь репараций и торговой политики. Германия должна была выплатить Британии, Франции и Италии репарации в объеме $32 млрд (а если считать деньги, которые реально могли быть выплачены, то $12 млрд). Европейские победители, в свою очередь, задолжали США порядка $10 млрд. Организовать взаиморасчеты и направить денежные потоки в нужные стороны оказалось так сложно, что в 1922 году Великобритания начала открыто выступать за аннулирование долгов, однако Америка отвергла эту идею. В 1923 году Германия не смогла совершить очередной платеж, Франция вторглась в Рурскую область, чтобы получить свои деньги натурой (углем), а Берлин, чтобы заплатить по счетам, начал печатать деньги, что вызвало гиперинфляцию, так живо описанную в «Черном обелиске» Ремарка.

В 1924 году благодаря американским кредитам видимость нормальности восстановилась, но финансовые перекосы между победителями и побежденной никуда не делись, и поэтому после 1928 года, когда США прекратили кредитовать Берлин, немецкая экономика вошла в пике. Кризис стал благодатной почвой для протекционизма, соответствующие меры ввели Америка, Канада, Италия, Франция и даже Великобритания. Объем мировой торговли к 1932 году сократился на 30%.

Коллапс мировой экономики после 1929 года и переход Британии, Америки и Франции к протекционизму только усилили недовольство и беспокойство Италии, Японии и Германии. Если такие гиганты, как США или Россия, могли позволить себе положиться на самообеспечение, то для меньших стран, ограниченных в ресурсах, это было нереально. Поэтому последние обратили внимание на альтернативное решение: приобретение новых земель — или мирное, или посредством силы. Япония вторглась на территорию Маньчжурии (1931–1932), в итальянском обществе громко заговорили о том, что справедливого распределения ресурсов не бывает без грубой силы, Германия начала готовиться к новой войне.

Постепенно под градом обвинений в глобальном доминировании комментаторы в Британии и США вынуждены были признать, что распределение было неидеальным, и экономическая политика не может учитывать интересы всего одной страны; и там и там зазвучали предложения вернуться к всеобщей торговле. Однако надежды Лондона и Вашингтона на то, что свободная торговля сгладит возмущение недовольных, не оправдались: на самом деле Гитлер никогда не был заинтересован в этой торговле и даже не так уж и хотел вернуть бывшие немецкие колонии. С его точки зрения, будущее Германии лежало в территориальной экспансии, причем не на запад, где она натолкнулась бы на Британию, а на восток; положиться же на международную торговлю означало бы снова сделать страну беззащитной в случае блокады.

Американский мир и вторая эра глобализации

Окончание Второй мировой войны дало государствам еще один шанс договориться о долгосрочном мире. Первая попытка — Версальский договор — очевидно, провалилась, однако именно те идеи, которые продвигал тогда президент Вудро Вильсон (разоружение, а затем реабилитация агрессора, разрушение торговых барьеров, создание надправительственной организации) легли в основу Атлантической хартии, ставшей, в свою очередь, фундаментом политики союзников после войны. Хартия отвергала территориальную экспансию, приветствовала принципы самоопределения наций, разоружения агрессора и свободу морей, а также провозглашала глобальное экономическое сотрудничество и процветание всех стран независимо от размера. Кроме того, специально заявлялось (неудивительно в свете недавней истории) о стремлении подписантов обеспечить всем государствам равный доступ к мировым источникам сырья. В качестве межправительственной организации вскоре была создана Организация Объединенных Наций; роль глобального полицейского, который будет поддерживать мир во всем мире, была возложена на Совет Безопасности ООН.

Долгое время многое из послевоенных соглашений оставалось лишь на бумаге: Германия и Франция были обезоружены, но до реабилитации было далеко; они потеряли часть своих довоенных территорий, промышленность была разрушена, а доступ к ресурсам оставался на милости победителей, которые стали еще сильнее, чем прежде; движение к открытой торговле было лишь теоретическим, а на деле торговля в 1946–1947 годах была менее свободной, чем в 1920-х, не говоря уж о 1914 годе.

Все изменилось с приходом холодной войны, а именно после марта 1947 года, когда президент США Гарри Трумэн обратился к Конгрессу, призывая Америку взять на себя обязательства Великобритании по защите Греции от коммунистической угрозы. Перемены были огромны. Во-первых, сама собой развалилась идея, что бывшие военные союзники должны вместе охранять покой наций в послевоенную эру; Совет Безопасности ООН оказался неспособным принимать решения (СССР и США могли накладывать вето на предложения друг друга). Во-вторых, появилась реальная причина политически и экономически реабилитировать поверженную Германию, чтобы она присоединилась к борьбе с коммунистами; репарации перестали волновать Запад, в Германию потекли доллары США. В-третьих, страны, которые раньше возражали против американского лидерства (Япония), в новых условиях были готовы смириться с ним. Америка стала новой Британией — главным надзирателем на планете.

Холодная война, объединившая западный мир, сделала то, что не получилось у Атлантической хартии: покончила с войнами за ресурсы.

«Союзники Америки приняли ее гегемонию, поняв, что она не будет использовать свою мощь, чтобы выдавить их с мирового рынка. Это был неожиданный результат послевоенных соглашений, и больше всех ему удивился Сталин, который до конца своих дней был уверен, что капитализм означает империализм, а империализм означает войну», — пишет Макдональд.

Из-за холодной войны четверть века Советский Союз был практически изолирован от глобальной экономики, у СССР не было нужды участвовать в борьбе за сырье и рынки, которая раздула огонь двух мировых войн. Тем временем важность мировой торговли для экономики Запада неуклонно росла, доля торговли между США и Европой достигла уровней начала века. Одновременно постепенно стабилизировались международные монетарные отношения: Бреттон-Вудская система, де-факто согласованная в 1944 году, в 1958-м начала действовать по-настоящему.

Нефтяные кризисы второй половины XX века только способствовали увеличению торгового оборота: в попытке компенсировать резкий рост стоимости импорта нефти в 1970-х годах страны начали наращивать объем экспорта других товаров. В результате в период с 1970 по 1980 год доля торговли в экономике США почти удвоилась, в Германии, Японии и Франции достигла 40% ВВП, а в Великобритании подошла к 30%. Процесс либерализации торговли также шел в Юго-Восточной Азии и Латинской Америке; в конце концов на сцене глобальной торговой системы в семидесятые годы появился и Советский Союз: Россия поняла, что для того, чтобы не быть технологически отсталой, ей необходимы западные технологии.

Конец американского мира?

Холодная война, как ни странно это звучит, сумела на несколько десятилетий в определенном смысле сохранить порядок. Объединившись против общего супостата, Запад научился процветать в условиях американского мира (в определенном смысле это был мир американский и советский). Интересно и важно, что, хотя официально никто не назначал США гегемоном, никто и не оспаривал это лидерство; более того, оно не спровоцировало создание противоборствующих альянсов сил, как это было в прошлом, когда доминировать пытались Испания, Франция или Германия.

Но постепенно мир увидел подъем Китая. После революции 1949 года Китай был близким союзником Советского Союза, однако с 1958-го страна начала отдаляться не только от западного мира, но и от недавнего коммунистического друга: Мао считал, что СССР был немногим лучше Америки. В экономическом смысле Китай также ушел в себя. В результате массовой коллективизации в конце 1950-х годов и упора на самообеспечение в 1960-х экономическое развитие страны изрядно затормозилось, а торговля застопорилась. В 1972 году торговый оборот Китая с внешним миром был сопоставим с тайваньским — при 50-кратной разнице в численности населения.

В 1970-х, однако, случился пересмотр стратегии, причем с обеих сторон: с одной, пограничный конфликт с СССР убедил Пекин в том, что Россия может причинить больше беспокойства, чем Америка, с другой — в Вашингтоне подумали, что китайско-американские отношения могут доставить дискомфорт СССР и помогут развязаться с Вьетнамом. В результате всего за четыре года (к 1976-му) китайский торговый оборот удвоился, и если в 1955 году три четверти торговли приходилось на страны советского блока, то теперь более 80% было с некоммунистическими странами.

В 1980-х годах Китай еще больше открылся внешнему миру. В стране появилось четыре «специальных экономических зоны», легализация частного бизнеса в 1988 году породила новый класс предпринимателей, в 1990 году заново открылась Шанхайская фондовая биржа. Новая экономическая система получила название «социализм с китайской спецификой». За 20 лет, с 1977 по 1997-й (годы фактического правления Дэна Сяопина), ВВП Китая вырос в пять раз в реальном выражении, а в течение 10 лет после 1997 года увеличился еще в 2,5 раза. В 1980 году экономика КНР занимала 9-е место в мире, к 2000 году поднялась до шестого, а спустя еще 10 лет стала второй, обогнав Францию, Британию, Германию и Японию.

Подъем Китая вызывает определенные опасения. Страна не стремится к автономности или экспорту ресурсов, а вместо этого выбрала модель, основанную на импорте сырья и экспорте готовых товаров. В этом смысле она похожа на Великобританию, Германию и Японию, чье желание обезопасить свои ресурсы и рынки привело мир к войнам.

Несмотря на декларируемое властями «мирное развитие», позицию Пекина по отношению к существующему мировому порядку нельзя назвать однозначной, отмечает Макдональд. Расхождение слов с делами прослеживается, например, в военных расходах. При Мао страна тратила на эту статью примерно 7% ВВП, а в 1960-х, когда КНР отдалилась от СССР, расходы увеличились до 10%. Сближение с Америкой в 1970-х годах должно было позволить Китаю сократить военные траты, но они остались на уровне 6% ВВП; к 1990-м оборонная статья усохла до 2%, но потом начала активно расти. Если с 1970 по 1990 год военные расходы увеличивались на 1,8% в год, то в следующие два десятилетия они прибавляли 15,5% ежегодно; к 2012-му страна имела второй по величине военный бюджет в мире: $166 млрд (или $250 млрд по ППС).

«Учитывая, что Китай не сталкивался с серьезными военными угрозами, единственная логичная цель такого наращивания военных расходов должна быть геостратегической — оспорить доминирование США и придать убедительности беззубой риторике против гегемонии».

В западной части Тихого океана масса стран, безопасность морских границ которых обеспечивает флот США. Если Китай станет угрожать этой безопасности, это будет означать, что он отказывается принимать американский мир, а, следовательно, сами предпосылки послевоенного порядка начнут распадаться.

Хотя, возможно, уже начали. Например, премьер-министр Японии собирается менять Конституцию страны, чтобы создать профессиональную армию, и уже модернизирует вооруженные силы страны; в этом году Токио принял самый крупный оборонный бюджет в своей истории. И это только часть общего тренда: в регионе, от обеих Корей до Австралии, идет тихая, но все ускоряющаяся гонка вооружений.

Многие комментаторы указывают на параллели между сегодняшним положением Китая и Германией за несколько десятилетий до начала Первой мировой войны. Китайское «мирное развитие» можно сравнить с осторожной политикой Бисмарка в конце 1870-х, а более жесткое поведение в 2009 году напоминает агрессивные действия Вильгельма II и его канцлеров, желавших обойти Британию. Обе страны обнаружили, что опоздали в борьбе за мировые ресурсы, обе являются сухопутными нациями, которым в определенный момент понадобился флот, обе с точки зрения географии окружены потенциальными противниками. Разумеется, существует и противоположное мнение: что подъем Китая совершенно не обязан привести к конфликту, потому что китайские лидеры вполне ясно осознают, что их власть увязана с экономическим ростом, а рост увязан с международной интеграцией.

Эти доводы звучат утешающе, но с ними есть одна проблема, на которую указывает Макдональд. Дело в том, что они основаны на тех же предпосылках, что и рассуждения сторонников свободной торговли XIX века, — что дружеские коммерческие связи заменят собой бесполезное военное соперничество и что война — это слишком затратное дело, чтобы ею увлечься. Но тем не менее в 1914 году страны Европы вступили в борьбу, несмотря на все свои связи, и отчасти именно эти связи заставили их опасаться за свою безопасность. История повторится?

Все-таки есть основания надеяться, что нет, если человечество найдет стратегию, которая сможет удержать мир от «конкурирующей многополярности», утешает автор книги. Если страны сумеют отказаться от разрушительного соперничества за ресурсы, глобализация сможет стать обязательным условием мира, а не спусковым крючком войны. Осталось понять, хорошо ли мы усвоили уроки последних двух столетий.

Читала Ира Соломонова
«РМ»